Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

чем и на что тратим силы? Господи, как ничтожно мы живем! И как трудно найти и встать на путь истинный и прямой. Как трудно изменить себя!

31. VIII Ванюша, сейчас твое письмо от 22-го288, — как мне от него радостно и тепло. Счастлива, что ты работаешь, Господь с тобой! Да будет тебе легко и отрадно! Все это мое письмо бы я выбросила и написала новое, — т. к. мое состояние совсем другое, — но тогда опять отложится. Шлю его, но сама вся радостная за тебя. Спасибо тебе за него (за письмо). Не могу вспомнить, о какой своей поездке в гости я тебе писала?? (Ты советуешь описать.) Напиши! Я забыла. Ах, как я снова живу твоим «Летом Господним»! «Радуницу» я знаю, но ее у меня нет. О, пришли, Ваня, все, все о твоем отце. Я же его так люблю. Каак я «Радуницу» читала!!

Крещу тебя и обнимаю. Оля

56

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

5. IX.43 7 ч. вечера

Дорогая Ольгуночка, пишу тебе с Юлиной дачки, куда меня вышибло из Парижа бомбами. 3 сентября, в 9–45 утра, когда я еще был в постели, — последние три ночи я почему-то спал очень плохо, прерывисто, — после сигнала тревоги тотчас началась стрельба Д. С. А. — «дефанз контр авион»[100], и тут же ахнула бомба. С постели, сквозь досчатые шторы и драпри, я как-будто увидал взрыв огня — и одновременно оглушительный взрыв, будто тысяча пушек ахнула в мои окна. Не помню, успел ли я спрятать голову под одеяло… вряд ли. Все вылетело внутрь квартиры: огромные окна, драпри, железная палка их, обшивка над окнами, за которой — механизм для поднятия штор, огромный кусок толстой штукатурки, фунтов 20, из-под окна, что перед письменным столом. Доски переломало, и — молниеносный ливень стекол — толщиной вдвое больше пятака — засыпал все… Перед кроватью висела толстая раздвижная занавесь на кольцах, но не сплошь. Я минуты две лежал, ощупывая лицо… потом высыпал из туфель, возле, стекла, — коврик был покрыт сплошь, как бы льдышками, — встал… взрывы еще слышались, а на моей улице — крики, стоны, и началась уже работа по спасению. Накинув что-то я поднял — рукой уже — край шторы, во многих местах пробитой, и увидал… — уже не было дома в 3 этажа напротив моих окон, — а ширина улицы не больше 11–12 м, — только груда мусора, и остатки 1-го этажа. Оттуда выходили, через полузасыпанный вход крыльца женщины с чем попало, выносили ребятишек, уцелевших чудом… Слева, на высоте бывшего 2-го этажа, спускали по откосу мусора носилки с обнаженным телом конвульсивно двигавшейся женщины, м. б. уже отходившей… убили мою визави, горбунью, часто глазевшую на небо. Стену соседнего 4-этажного дома, слева от меня, напротив же, срезало, и я увидел оставшуюся внутренность, пустую… — впрочем, на стене висели круглые часы, показывающие без 10 десять, и четыре кастрюли, рядышком. Сплошной вопль-стон, грохот, стуки… остатки чада от взрыва. Справа от меня, и от разрушенного дома, рухнул брандмауэр, и левое крыло крепкого 3-х этажного здания, в глубине двора, под каштанами, которыми я, бывало, любовался, — их посбивало частью, — оказалось оторванным… Моя квартира… — сравнительно мало пострадала. Выбиты все окна, сорвана надоконная деревянная обшивка, железная палка, в 2 с половиной метра, упала на занавесь перед моей постелью, сбило лампу с письменного стола, и кусок штукатурки весом фунта в 3 лежал на рукописях, на столе. И лампа не разбилась, я тут же ее попробовал — го-рит! В правой части моего ателье, где столовая, все, конечно, засыпано, как тонким льдом. Широкая кушетка, у задней стены, параллельно моей постели, вся сплошь подо «льдом». Пробита картина — копия кустодиевской «Купчихи» — внизу, и стеклянная стрела осталась в ней. Погиб один из двух моих лимончиков, лучший, и срезало шесть листьев твоей бегонии, но седьмой жив, будет, значит, расти… Баночки с вареньем на столе — напудрены стеклом… Но что о пустяках..! Да, за моим изголовьем, на полу, грядка стеклянных кусков и стрел: все это промчалось над головой, — я, будто, слышал, ветер от них… часть стекла оказалась под одеялом: у меня — после увидал, — оцарапана правая нога в пяти местах и спина… — увидал лишь потому, что заметил после кровь на полу, капли… — ну, первым, минут через 20 прибежал Серов, помазал йодом. Кусочек стекла я после вынул из мякоти левой части левой ладони. Уже не было воды, но газ шел. Я из уцелевшей в кувшине воды все же сварил кофе, чуть подкрепился, собрал наскоро, что пришло в голову, — последнее, что написал, — а я еще написал 3-й рассказ для «Лета Господня» — «Москва», после «Живой воды», — и поехал на дачу. Там уже были извещены. Юля накануне уехала туда. Да, мой «святой» угол — два вершка его край от окна, и оттуда все сорвало в тайфуне взрыва — остался, как был: даже бумажные иконки, прислоненные к образам, не слетели. Ни одного портрета не затронуто! Ни одной книги… — а они у самого окна, ну, в 2–3 вершках их корешки. Все мое одеяло было покрыто стеклом. В кухне, в задней части квартиры, вырвало тяжелую раму, она упала на кухонный бассейн под кранами, белый, и оторвала переднюю часть его. Но вторая половина рамы оказалась нетронутой, стекла не треснули даже, хотя замок окна сорван. Моя входная, толстая дверь, запертая накрепко, с наложенной цепью, была открыта, скоба запора вырвана с мясом, а цепь… как-то вылетев с обоих концов, мирно свернулась калачиком и спала в уголке. И на комоде, перед занавеской постели, ни один пузырек не сбит, лишь все запудрено беловатой пылью и засыпано стеклами. Оказалось, что и позади нашего дома, рухнула бомба и натворила… Я, следовательно, попал как бы «в вилку». А что натворило дальше..! Почты, куда я так часто заходил, уже нет… Где жила Елизавета Семеновна — верхние три этажа снесены, а их крыльцо стало непроходимым. У них, говорят, — я не заходил, туда не пропускают, так как по дороге тушат пожар в переулке (разворочено кладбище)289, которым я каждый день ходил за молоком, — выбиты все окна и сорваны двери, они перебрались куда-то. После я узнал, — многие справлялись, что со мной, — вернувшись вчера к себе, чтобы захватить рукописи, белье и из запасцев пищи, я нашел несколько записок и карточек. А. Н. Меркулов дает сведения обо мне. Моя Анна Васильевна как раз должна была прийти в пятницу в половине 2-го, она меня застала, ахала, понятно, крестилась и слезилась…