Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

это не в моем принципе оставлять неоплаченные долги (как бы ничтожны они ни были). Что же мне было делать с этим господином? Ведь если Анна Семеновна при всем ее поклонении и преклонении перед тобой, не исполнила просьбы сестры своей и насвинила, то чего же ждать мне-то, от людей совершенно ко мне равнодушных? Конечно, эта сумма ничтожна, но и для этого ничтожества я еле его уломала, а Анна Семеновна просто отказалась.

Такое уж время, что во всем и всем ограничены, и надо мириться, хоть это и неудобно. Обидно только, что ни на кого нельзя даже в мелочах положиться.

Теперь отвечу на твои вопросы, чтобы не забыть: твой рассказ «Свет во тьме» я получила, — «суховат» — ты пишешь? М. б. потому что короток, кажется, будто «суховат», но я не чувствую его сухим. Он все-таки истинно твой. Разве я тебе не писала о «Под горами»? Я же в восторге от них была и в переводе… ты знаешь. А оригинал?.. Что же я бы могла добавить! Сам знаешь. Мне только было жаль, что оборвалось… Но я не смогла бы и ждать дальше… И то это огромный труд — переписать сцены в саду! Спасибо!

Цветочки твои ландышки учились цвести весной, и я сорвала самую «пышную» веточку (в 4 колокольчика) для тебя, но тогда так горько мне было на душе, что не послала, ни письма, ни веточку. Но не хочу больше вспоминать. Рада, что у тебя лимончики растут. Мой апельсин огромный, но ему уже 3 года, а годовалым то он карликом был. Твои молодцы! То, что ты называешь бегонией, — думаю я, какой-то особый вид бегонии, если она без цветов…

Нет, я не могу припомнить, что в этом году я ушибала грудь. М. б. ты помнишь случай в Wickenbourgh’e, когда я упала в ров с велосипедом и ушиблась? Но это было в 1941 г. С почкой не знаю как. Была в Arnhem’e и ездила с Сережей к одному доктору, какому-то особенному. Его Сережа раскопал. Обещает вылечить; будто бы у меня что-то с кровью не в порядке. Ночевала в Arnhem’e, брат нежил и берег меня; — до Сережи проводил Арнольд, а домой отвез Сережа, охраняя и оберегая, но устала я дико. Сегодня отдыхаю, больше лежу (вчера вернулась), хотя чувствую себя хорошо, ни капельки не похудела и розовая, даже загорела. Мама опять «персиком» зовет, — значит, все в порядке! Буду теперь принимать новое лекарство, посмотрю, что будет. Этот доктор помогает (говорят!!) в тех случаях, когда специалисты бессильны найти причину страданий того или иного органа, не учитывая (как специалисты) общего состояния организма. Сказал мне, что очень важно сохранять внутреннее равновесие, что нервность будто тоже способствует. Кажется, писала тебе, что мой хирург предлагал меня еще раз переисследовать? Он заезжал к нам на той неделе в четверг, совсем неожиданно вечером. Я была очень бледна и «вытянута». 1) После 2-х дневной сильнейшей мигрени, с остатками ее еще, 2) волосы были зачесаны наверх, а не в локонах по плечам (как обычно), что делало длинную тонкую шею, 3) т. к. была в постели уже (было 9–45 вечера), то накинула на себя поскорее пеньюар — синий, длинный-д_л_и_-нный и сама стала синей и тянутой. Да еще пессимистическое настроение, сказала, что хоть к знахарю пойти готова. Ну, он и предложил исследовать еще, исходя из: «одна голова хороша, а 2 лучше». Он неохотно берет пациентов других коллег, но тут было исключение, — он по-человечеству, «частным» образом пожалел меня. Я ему доставила удовольствие ко дню рожденья: послала цветы (какие-то прямо грандиозные гладиоли удалось достать, где каждый цветок был с лилию), торт сделала и написала маленькие наброски-эскизы, так, совсем пустяки…

Его интересует все наше, просил рекомендовать книги, просил именно меня, т. к. много есть «клюквы». И т. к. этот человек интересуется иначе, чем большинство «тутошних», интересуется Верой нашей, видя в ней начало наше, то я серьезно отношусь к этим исканиям и с удовольствием знакомлю его с истинной нашей сущностью. Я записала собственно для тебя эти воспоминания из нашего села, а для него перевела на немецкий язык, вернее, заново написала, считаясь с иностранным читателем… Сделала обложку в стиле деревенском, нашем (сознаюсь тебе — взяла много у Билибина285, не потому, что поленилась сама свое дать, но потому, что считаю Билибина на редкость стильным, по крайней мере на мой вкус), оживила красками. В последний момент кончала переписку на машинке, лежа в постели, оправляясь после почки. У меня есть такой больничный столик — с пюпитром, можно его через постель перекидывать. Ну, вот понравилось ему очень все это, страшно благодарил. И особенно был счастлив, что в то время мать его, старушка286 86 л., гостила и могла и торта попробовать и почитать. Эти «воспоминания» я совсем собралась тебе послать (до подарка доктору), да испугалась, что попадет мне от тебя за них, как и за сказку. Не решалась было и доктору послать, но рискнула, — ведь он не критик. Хотела бы тебе послать все же, — но до того они в тон твоему письму, что м. б. погодить, — совсем тогда ладаном запахнет. Не знаю, как-то так вот вспомнилось именно такое. Хотелось показать и ему как они, эти простые и иногда неграмотные люди умеют уйти из жизни. Ведь совсем иначе, чем здешние-то!! Вспомнить только! (* 1.IX.43 Ну, не странно ли, что мы оба — об одном и том же!?) Ах, а Валя! О ней лучше и не писать тебе. Это такая мука мне! Она теперь заметно уходит! Вчера письмо Пустошкина ко мне — пытается облегчить сердце, ищет видимо тепла и тут же стыдится «докучать своими горестями», стыдится «быть здоровым, когда мы молодые больны». Мне жаль его. Просится приехать ко мне, чтобы хоть чуточку вздохнуть, но не имеет сил оторваться от Вали хоть на минутку. Пишет, что она уходит, ничем не интересуется, дремлет больше и неслышно говорит. Утешает меня, что в глазах моих масса жизни и энергии, что это верный знак, что все в порядке будет, а вот у Вали будто его давно отсутствие этого смущало, давно пугали ее глаза, уже нездешние. Он весь убит. Сестра Оля тоже, а бедная матушка начинает уже бояться быть с Валей ночью, — это не зная-то о правде! Предчувствует? Да, да, вот жизнь. Читали с С. Соломона и вообще Библию… «Суета сует, все суета…»287 верно, верно. И чем мы себя наполняем,