Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

эта сцена ничего не дает, так — сама по себе. И — чуть обнажённа, резка. Ее было надо оборвать на половине… когда сворачивают с шоссе, и точка. Она не входит в _п_л_а_н, _н_е_ _н_у_ж_н_а_ для сути работы, — она ранит общий тон рассказа. А дураки-дельцы за нее-то и ухватились —, «универсальная библиотека Реклама»264, — по-чтили меня честью! — болваны. Теперь я, пожалуй, половину своих работ или выправил бы, или выбросил бы… — я уже и раньше это делал, не включая в «томики» иных вещей… — Я колебался над «Голос зари»265… — мне этот певучий тон _м_е_ш_а_л… — но я оставил, т. к. этот рассказ, я, страдая глазами в Алуште, диктовал моему Сережечке266… был болен, страдал и за его судьбу… — и все это вызвало этот ритм… эту скрытую в нем тоску-боль… эта рукопись — его почерк! — хранится у меня, единственная… — вот и включил этот рассказ в книгу. Многое бы вымарал-выправил я в своих писаниях. Видишь, я «злюсь» и на себя. А к тебе… я всей душой нежно тянусь, я болею тобой, ми-лая… если бы ты видела мое сердце!.. И как же бессилен я…

Со мной творится что-то… я весь в тоске неизбывной, я не могу собрать мысли, писать… Вчера начал про болезнь отца… — бросил, тяжело. Все жду чего-то, от событий. И все чаще — мысли о смерти… А тут еще попала под руку книжка «О смерти» — адвоката Андреевского267: он всю жизнь, буквально, этим томился, и собрал о «смерти» множество всего… стал, так сказать, «спец» смерти. Все только об у покойниках и кончинах, и запахах, и… даже «любовная встреча» у него, — личная! — на… кладбище! И все — сама правда, до описания «своей» любви — верх счастья! — с указанием имени _е_е… — она сошла с ума. Книга тяжелая и — ненужная, ни-чего не дает для уяснения. Всю жизнь отдать разгадке этой «загадки» и — свести к зеро![92] В этом ладане погребальном пребывал я дня три, — книжка-то — очень редкая! — страниц 600! Когда-то о ней хвалебно писала Гиппиус Зина268, — старушка ныне, лет за 70! вдова Мережковского хвалила… — приятельница Андреевского была. Поверил ее «критике»… — а-а-а… — все ненужно. Лучше всего — отлично! — дана любовь его к сестре, мальчиком… бессознательное влечение, очень трепетное-благоговейное… и ее — к нему… Она умерла лет 17, от последствий коклюша… — вот ее кончина, и все, что за ней… очень тонко… глубоко… — это чудесно! Но… тяжело. Чтение прибавило моей тоске невыносимость… А вокруг — одни кончины… если бы ты знала — ско-лько! Какой-то «данс макабр»[93]. Вчера сожгли приятельницу Юли…269 была на свадьбе Ивика, 2 мая, здорова, ехал я с ней из церкви в карете, она еще на мои слова — «да, стареем, милая Шарлотта, стареем…» — я ее знаю 20 лет. Ей 60 или около. Она — «нет, я не чувствую себя стареющей… „онкль[94] Ванья“, и вы — молодцом, много еще должны писать…» — Она знала все мои «французские книги» и, кажется, ценила. Очень культурная, — учительница она, вдова, — «либр-пэнсёрка». Через две недели… болезнь… стала пухнуть… что-то с ганглиями[95] лимфатической системы… — кажется, оказалось, саркома… Получил от ее «сер спиритуэль»[96] — она была совсем одинока, — грустное извещение… — «о фур крематуар, дэман марди, 10–30, о Ко-люмбариум вер 11–30»[97]. Не поехал… получить _т_а_к_о_й_ заряд «кухни» «либр-пансёров»… — говорят, если смотреть в слюдяное окошечко, — пускает сторож, за взятку! — так увидишь, как _о_н_и_ там, на противне, корчатся, изворачиваются… — по физико-химическим законам, от жару. Один рассказывал, — он убежал в ужасе! — как «жаркое» вдруг встало «раком»!.. Это, конечно, действие газов, — ведь сожжение, обычно, из-за формальностей, происходит на 4-й день кончины! Не поехал… Говорят, музыка бывает, под-сурдинку… «реквиемы» пущают… на пластинке!? А «либр-пансёры» — в большинстве жиды и масоны, конечно, — внушительно присутствуют…

Словом, я эти недели — в мортельной[98] анемии, анабиозе… — многие мои сверстники — _у_ш_л_и. Был в Сен-Женевьев на днях. Приказал выбросить безвкусно насаженные цветы, — розо-грязные хризантэмы! — не выношу! — цветов нет, нашел только несколько крупных бегоний, огненных-оранжевых — их взял. А, ведь, писал кладбищенскому садовнику, полковнику — «идите до любой цифры в расходах на цветы!» — Правда, в прошлое посещение я достал белые лилии, и воткнул их в землю — украсил. Но за то, в этот приезд, на кладбищенской поповке оказалась экскурсия русских девушек… я их приветствовал после ихних аплодисментов, — поп сказал им, кто это, — и они пели стройно панихиду на могилке, голосов 10, и было сразу три бати, — двое с экскурсией. Чудесная была погода, я принес букет «глайёлей» — знаешь, гладиолусы? — белых и пунцовых, — береза… — могучая. И ско-лько же новых могил!.. — го-род. Так валится эмиграция… Из Ниццы писал врач: за месяц ушло его клиентов только — 28. И все больше в молодых годах. Недоедание… — сводит легкое заболевание к летальному исходу — «улетают», как переводил один чудак. Видел памятник Мережковскому. Ну, понятно, выкрутасный, с претензией… как и все в авторе этом. Ну, и, конечно, по вкусу ломаки Зины, и по проекту… понятно, Бенуа. Всегда они были мне чужды, эти Бенуа, Баксты, Грабари… и прочие «мутные». Потуги много, притязательности, манерности… — много и фанфар, ибо все они мазаны масонским миром, все — рука в руку, все в ладах с жидовской клакой, все напористые, все в окруженьи снобов и снобесс, все «либр-пансёры», и все попадают в «колюмбарии», пройдя через противень… — сатане на жаркое. Накрутил А. Бенуа Мережковскому «мавзолей»: крестик, главка, — золотенькие, венчают Наполеонову треуголку, которая, под белый камень, изображает якобы кровлю — храмик, под ней ниша, в нише, очень глубокой, «Троица», под рублевскую, под ней, «папертка» — из трех белых каменных брусков, как порожек, спереди прямоугольник — собственно «могила», а в нем — окруженная прямоугольной канавкой, белая плита с надписанием фамилии и даты. Под «Троицей» — «Да приидет Царствие Твое». Словом, — «под Мережковского». В канавке будет, понятно, буксус… — «вечно-зеленое». Зато казаки нагромоздили над своим — малопризнанным — атаманом гр. Граббе270 такой «музолей», что… ахнул: откуда столько цементу натащили?! Пудов на тыщу. И получилось потрясающее диво: будто над могилкой — «вся тяга земная», сразу мне в башку — «лежит на нем камень тяжелый, чтоб встать он из гроба не мог» (* И уже осел этот гнёт боком, — вот-вот завалится музолей.) 271. Ну, видишь, какое настроение мое — эсхатоло-гичное, — и надо