Кулинарная битва - Карин Джей Дель’Антониа

Очень странно. Какой смысл Мэй все скрывать? Барбаре хуже не будет, а Мэй может показать себя перед ней в лучшем свете. Так что почему бы мать и не просветить? Но Аманде сейчас не до размышлений. Меньше всего ей сейчас хочется оказаться в ее бывшей комнате, но ноги несут туда сами. И вот она уже стоит в дверном проеме, с содроганием готовясь перешагнуть порог.

Эту комнату она делила с Мэй до тех пор, пока та вдруг не решила, что ей надоело жить вместе. Мэй была Мэй. Не пощадив ни времени, ни сил, решительно расчистила и вымыла соседнюю комнату. Совершила невозможное: барахло оттуда распихала по другим, и без того до отказа забитым комнатам и кладовкам, а все нужное перетащила в свое новое освободившееся чистое жилище. Переезд Мэй вдохновил и Аманду. К тому же сестра над ней сжалилась, помогла, и они вдвоем разобрали комнату для Аманды, теперь ее собственную комнату.

Отстояв у матери право оставлять себе заработанные в «Мими» чаевые, на эти деньги Мэй купила замок с одной целью – не дать Барбаре у себя хозяйничать. Аманда же перед матерью была бессильна, и та под предлогами типа «пусть пока здесь полежит» или «я думаю, тебе пригодится» скоро снова заполонила ее комнату всяким старьем. Но от этих принесенных Барбарой в ее комнату вещей Аманде тогда казалось, что они с матерью стали ближе, что теперь она, а не Мэй, часть материнского мира. А когда Мэй уехала, надеялась, что мать научит ее готовить, как научила раньше сестру, что после закрытия они вместе будут сидеть на ступеньках «Мими», что будут разговаривать, как прежде мать разговаривала с Мэй. Но просить об этом Аманда не решалась, а Барбара снова стала управляться на кухне в одиночку, оставалась там допоздна, и Аманда, закончив с делами у прилавка в зале, уходила домой одна. Ни разу в жизни она не зажарила ни одного куска курицы и теперь уже никогда не зажарит. И сейчас это ее совсем не огорчает.

Они с матерью отдалялись друг от друга все больше и больше. Но тем сильнее Аманда ценила тепло, которое она нашла в семье Фрэнка. Там ей дали то, чего ей не хватало, даже когда Мэй жила дома: относились с интересом, слушали, когда она говорила, радовались успехам, поддерживали, если что-то не получалось. Она любила Фрэнка за все: за его внимание к работе в школе, за нежность, с которой он наконец взял ее за руку в кино, хотя она целую вечность на это легонько его провоцировала. Но боже, как же сильно она любила Нэнси и папашу Фрэнка и как расцветала от их одобрения!

Некоторое время после свадьбы они с Фрэнком жили с родителями. ее вещи так и остались у Барбары. Поняв, что в «Мими» мать ее больше не пустит, возвращаться за ними Аманда особого желания не испытывала. Да и места в их комнате было мало. Теперь, стоя у двери, она созерцала остатки своей жизни «до Нэнси». Старые кроссовки. Древние шлепанцы. Полка с книгами. Переносной магнитофон и пирамидка дисков.

А кроссовки-то ее снова в моде, хоть сейчас надевай. Она вздохнула и вошла в комнату. Стараясь не смотреть вокруг и не слишком предаваться воспоминаниям, подобрала кроссовки. Может, Фрэнки книжки понадобятся? Или они вместе с Гасом над ее дисками посмеются? Как же так получилось, что ни Фрэнк, ни даже дети никогда сюда с ней не приходили?

Только не плакать… Аманда старательно разглядывала пятно на старом ковре. Неудивительно, что в ней всегда жили два разных человека: «Аманда-Мими» и «Аманда-Фрэнни». Но сейчас ни той, ни другой она себя не чувствует. И кроссовки ей не помогут. Все это бессмысленно. Бессмысленно и очень больно, и оставаться здесь она больше не может.

Аманда бросилась вон из комнаты и на узкой лестнице, ничего не видя от слез, чуть не сбила с ног Энди. Он взял ее за плечи – она вырвалась и отпрянула.

– Извини. – Энди пристально на нее посмотрел и добавил: – Прости, не расстраивайся. Посиди где-нибудь, приди в себя.

Она всхлипнула. Издав противный звук, хлюпнула носом, вытерла лицо рукой с зажатыми в ней пыльными кроссовками, что, естественно, делу не помогло, и попыталась протиснуться мимо него вдоль перил. Но он ее остановил. Опять положил руку ей на плечо и сразу отдернул.

– Не ходи туда пока. Пережди. Там много народу. – Его губы тронула слабая, неуверенная улыбка. – Так ты у нас кто, спринтер или бегун на длинные дистанции?

Он ткнул пальцем в кроссовки, и Аманда едва сдержалась, чтобы с размаху не треснуть его ими по физиономии. Пусть внизу кто угодно будет, только бы не стоять здесь с ним один на один, нос к носу. Не ответив, она спустилась вниз. По крайней мере, теперь от злости ее слезы высохли. Какого черта стараться изображать дружелюбие?

Никакого дружелюбия Аманда не чувствовала. Ни к Энди, ни к Барбаре, ни к Сабрине, ни даже к Нэнси. Заманили ее сюда, как в ловушку, и все до единого в этом доме – нет, не только в доме, во всем городе – все против нее. А если пока не против, вот-вот узнают, что про нее Мэй с Энди наговорили, и все на нее ополчатся. Все тут за Мэй горой стоят, всем только Мэй с ее славой подавай, а Аманду готовы вместе с этими кроссовками на помойку выбросить. И Нэнси такая же. Заставила сюда приехать, вчера во «Фрэнни» дверью хлопнула, а Аманда просто помочь хотела – и ничего больше. К черту «Фрэнни»! К черту «Мими». Пошли они все…

В голове у нее снова прозвучал вопрос Энди. Какие забеги она любит: на короткие или на длинные дистанции? Не тот и не другой. По крайней мере, сегодня. Сегодня она борец. Выстави меня стервой, Сабрина, стерву от меня и получишь.

Когда внизу к ней подлетел один из Сабрининых операторов, она не колебалась:

– Что я обо всем этом думаю? Как и вы, я думаю, что все это омерзительно. – Краем глаза она заметила приближавшуюся к ней мать, но это ее не остановило. – Жить здесь было противно. Я уехала при первой возможности. А вы бы на моем месте остались?

Будто из-под земли рядом выросла Сабрина со своим вечным микрофоном:

– Но ты ведь живешь здесь рядом, в пяти минутах. Разве ты не пыталась помочь матери?

– Моя мать от меня