Молчание Шахерезады - Суман Дефне

– Это Зивер. Он и себе сделал. А я не стал надевать: вот еще, мужчинам цветочки носить.

Мальчик выжидающе смотрел на мать, желая услышать слова одобрения. Сюмбюль, выпустив так и льнущего к ней младшего, окинула Дженгиза внимательным взором. Бордовая феска, сидевшая на бритой голове, была великовата – наползала на торчащие уши. Дженгиз совсем не походил на отца: он был низенький и полноватый, а его большие зеленые глаза смотрели на мир каким-то вялым взглядом. Но разве это имеет значение? При виде сыновей сердце Сюмбюль всегда наполнялось любовью. А сейчас ей хотелось взять их на руки, как она делала, когда они были еще малышами.

– Ну-ка, дайте я вас обниму. Сегодня у нас самый счастливый день!

– Да, наш папа вернулся, – отчеканил Доган, как выученный наизусть урок. Услышав нотки равнодушия в голосе младшего сына, Сюмбюль вспомнила, что он толком-то и не знал отца. В год, когда родился Доган, как раз и начались скитания Хильми Рахми по фронтам – мальчик рос без отца.

– Не поэтому, дурачок, – резко проговорил Дженгиз. – Сегодня Мустафа Кемаль-паша приезжает в Измир. Сегодня день независимости, Поэтому-то все так и радуются. Это мама сказала. Ведь так, мамочка?

Дженгиз подергал ее за накидку и снова спросил:

– Ты ведь тоже пойдешь на Гази[135] посмотреть?

– Конечно, пойду, сынок. Я тоже хочу его увидеть. Мы все вместе пойдем: и папа, и тетя Мюжгян с дочками, и Зивер с няней Дильбер, и, может быть, даже тетя Макбуле. Мы ждем, когда дедушка с папой допьют кофе. Хочешь, сбегай-ка к ним, посмотри, не готовы ли они.

Доган цокнул языком, выражая нежелание куда-либо идти, и в этот самый момент на улице разразилась суматоха. Женщины визжали, барабаны били, дети скакали возле барабанщиков с криком: «Он едет, он едет!» Дженгиз бросился к калитке.

– Мама, Мустафа Кемаль-паша уже почти здесь, идемте.

Открылась дверь мужской половины дома. Сначала вышел Мустафа-эфенди, опираясь на трость, за ним – Хильми Рахми. Стоило только Сюмбюль увидеть своего мужа в безупречно сидящей форме, с портупеей и прицепленной к поясу саблей, как на ее лице снова расплылась глупая улыбка. И все внутри затрепетало так, будто она была не тридцатипятилетней женщиной, а пятнадцатилетней девчонкой.

В этот же момент из кухни выбежали дочери Мюжгян, а с ними Дильбер. Сама Мюжгян в последний момент передумала и сказала, что останется дома с Макбуле-халой. Сердце ее обливалось кровью, какое уж тут веселье? Чтобы не бросать женщин одних в доме, решили, что с ними останется Зивер. Когда он это услышал, его и без того темнокожее лицо потемнело еще больше. Хильми Рахми, садясь на привязанную во дворе черную ухоженную лошадь, сжалился и пообещал отвезти его в Конак посмотреть на Кемаля-пашу позже.

И вот они все влились в толпу, двигавшуюся по улице Ики-Чешмелик в сторону Конака под сопровождение барабана и зурны. Хильми Рахми припустил лошадь и занял свое место среди всадников, торжественным строем выстроившихся по обе стороны моста Караван, через который в город должен был въехать Мустафа Кемаль-паша.

На улицах, ведущих вниз от заполоненного людьми проспекта Хюкюмет, было не протолкнуться. Мустафа-эфенди махнул рукой, мол, дальше у него сил не хватит, и тяжело опустился на табуретку перед одной из украшенных красными флагами лавочек на рынке Кемералты. После смерти Сыдыки он сильно постарел. Сюмбюль сказала детям остановиться: нехорошо было бросать дедушку и идти на набережную без него. Дженгиз нахмурился и бросил взгляд на противоположный тротуар, где стояли мужчины. Эх, коли так, хоть туда перейти бы, а то с этого места даже проспекта не видно.

Мимо, размахивая флагами, прошли ученицы школы для девочек в черных платьях. Учительницы, укутанные в длинные черные накидки, следили, чтобы никто не выбивался из строя. Завидев на тротуаре мальчишек из своего квартала, так же, как и он сам, разодетых в пиджаки да брюки, с бордовыми фесками на головах, Дженгиз, не сказав матери ни слова, скользнул в толпу девчонок и перешел на противоположную сторону.

Но его маневр не ускользнул от внимания Сюмбюль – она тут же протиснулась между стоявшими перед ней женщинами и нашла место, откуда могла наблюдать за сыном. Доган, испугавшийся шума толпы и боя барабанов, уцепился за юбку матери. А дочери Мюжгян не растерялись и вышли в самый перед: они принесли с собой корзины цветов и приготовились осыпать ими дорогу перед процессией. Сюмбюль заметила, что у девочек на платках приколоты изображения Гази-паши. Темный лоб Дильбер блестел от пота как зеркало. Сюмбюль протянула ей вынутый из сумки веер, а сама промокнула лицо краем своей гранатового цвета накидки.

Когда на проспекте наконец показался кортеж, состоявший из пяти автомобилей, в одном из которых сидел Мустафа Кемаль, толпа радостно заревела. Дженгиз с другими мальчиками стояли к дороге ближе всех. И вот новехонькие, блестящие автомобили, украшенные оливковыми ветвями, уже едут мимо них. Дождем полетели розы. Толпа в один голос заскандировала: «Да здравствует Гази Мустафа Кемаль-паша!»

Кемаль-паша ехал на заднем сиденье в самом последнем автомобиле, но из-за голов впереди стоящих женщин и выстроившихся с обеих сторон дороги кавалеристов с бряцающими саблями Сюмбюль его не увидела. И все равно сердце ее исполнилось радостью, гордостью и надеждой. Она посмотрела в пронизывающие голубые глаза портрета, нарисованного акварелью на огромном листе картона, который несли юные девушки. Какой же он красивый! Стоявшие впереди женщины, которым выпала честь увидеть его вживую, перешептывались:

– Надо же, как похудел, щеки впали, и все равно выглядит великолепно.

– Целый месяц и сам не пьет, и военным не позволяет.

Старики позади толпы, обратив руки к небу, молились за здоровье и благополучие Мустафы Кемаля, благодарили Аллаха за обретенную независимость.

Доган, так и не увидевший Кемаля-пашу, из-за того что мать не подняла его на руках, прекрасно знал, что брату-то с противоположного тротуара посчастливилось наблюдать за всем с самого лучшего ракурса. Мальчик расплакался от обиды.

Мустафа-эфенди сидел позади женщин, ссутулив спину и оперевшись на трость. Сюмбюль волновалась, как бы ему не стало плохо из-за жары, толпы и шума. Кортеж из черных блестящих автомобилей направился дальше к набережной, она дала знак Дильбер, чтобы та взяла девочек и Дженгиза, а сама, придерживая за руку, помогла свекру встать. Всю дорогу, пока они поднимались по проспекту Хюкюмет к улице Ики-Чешмелик, Дженгиз, недовольный, то и дело дергал мать за накидку. Он хотел проводить кортеж до самой набережной. Женщина отчаянно искала глазами Хильми Рахми среди всадников, но безрезультатно. Выдернув из рук Дженгиза свою накидку, она сказала:

– Сынок, дедушке плохо, давай отведем его домой, а потом вы с Зивером спуститесь на набережную, хорошо?

Сын в ответ пнул лежащий перед ним камень.

Когда сквозь толпу опьяненных победой людей они добрались наконец до дома на улице Бюльбюль, то обнаружили во дворе Хильми Рахми. Он был чем-то сильно расстроен, лицо потемнело. Отдал лошадь Зиверу и направился к двери. Дженгиз всю дорогу представлял, как расскажет отцу о том, что встретился с Кемалем-пашой взглядом, а тут осекся. Но все-таки набрался смелости и подбежал со словами:

– Папочка, я видел Кемаля-пашу. И он меня. Он мне прямо в глаза посмотрел. Глаза у него голубые-голубые, как море. И еще он так брови хмурил, как учителя в школе. Очень серьезный!

Хильми Рахми, отодвинув в сторону сына, ушел в мужскую часть дома. Едва сдерживая слезы, мальчик бросился к матери. Сюмбюль, и сама немало встревоженная этой мгновенной переменой в муже, обняла его и успокаивающе зашептала:

– Папа просто вспомнил погибшего дядю Хусейна. Пусть он немножко отдохнет, а потом расскажет тебе о Кемале-паше. Ну-ка, беги попроси Зивера, пусть отведет тебя на набережную. И девочек тоже обязательно возьмите с собой. Не пропустите речь Кемаля-паши. Внимательно слушай. Затем мне слово в слово расскажешь, договорились? И не забудь свой флаг.