Молчание Шахерезады - Суман Дефне

Сквозь шумную толчею сотен солдат к ним пробирался Павло в своей чистенькой форме цвета хаки. На левом плече у него висела большая холщовая сумка в цвет формы, а в правой руке он держал серый мешок с инициалами в уголке, вышитыми красными нитками. По вискам у него стекали капли пота, лоб блестел как зеркало.

– Панайота! Где ты ходишь, йиа то Тео? Битый час тебя ищу.

Девушка никогда не видела его таким встревоженным, но все же обиделась на упреки, к тому же высказанные при подруге. Что это значит вообще? Ей теперь нельзя пойти с Адрианой мороженого поесть? Сначала мама, теперь Павло? И он даже не поздравил ее с днем рождения!

Панайота вскинула подбородок, будто принюхиваясь к чему-то, и отвернулась к морю. Адриана оставила их наедине: она заметила перед рестораном Кремера какого-то своего родственника и пошла поговорить с ним.

– Ну, как видишь, я здесь. Что такое? Ти ине?[129]

– Панайота му, выслушай меня, ладно? Ты слушаешь меня? Akus?[130]

Его широкие ладони сжали Панайоте плечи, она скривилась от боли, но Павло даже не обратил на это внимания.

– Я договорился с одним рыбаком, чтобы он увез вас на Хиос. Сегодня в полночь он будет ждать у маленького внешнего причала. Рыбака зовут Панайотис, почти как тебя. Он знает твоего отца. Ровно в полночь будьте у причала. Он зажжет три свечи на носу лодки, так вы не ошибетесь. Хорошо? Эндакси? Ты слышишь меня?

Панайота рассеянно кивала.

– Сейчас же, красавица моя, оморфула му, беги домой. Собирайте все ценное. Лишнего с собой не берите. Возьмите драгоценности, парадес[131], соберите спрятанные по горшкам золотые монеты. А про ковры, подсвечники, оружие – забудьте. Повесьте на все двери крепкие замки. Закройте ставни и заприте изнутри. Пусть твой отец закроет ставни в лавке и на них тоже замок повесит. В лавке ничего ценного пусть не оставляет, и на складе тоже. Поняла меня? Каталавес?[132] Панайота? Ты слушаешь меня? О чем ты задумалась? Йота, агапы му, любимая, это очень важно, слышишь меня? Вопрос жизни и смерти.

Панайота снова кивнула. В ушах звенело, и слова Павло доходили до нее словно сквозь вату. Парень положил мешок на землю, взял ее за руки и посмотрел на нее своими щенячьими глазами.

– Любимая, нас забирают отсюда. Мы все уезжаем. Останемся – попадем в плен. Ни полиции, ни жандармерии – никого, защищать город будет некому. Можешь представить, что здесь начнется? Вам нельзя тут оставаться. Может случиться страшная беда. Теперь послушай меня, единственная моя: как только прибудете на Хиос, долго там не задерживайтесь. Сразу же купите билеты на корабль до Пирея. Поняла меня? Я буду ждать вас там. На всякий случай вот, я написал адрес нашего дома в Янине. Даже если я не смогу дотуда добраться, моя семья ждет тебя и твоих родных. Смотри, не потеряй эту бумажку! Йота? Любовь моя, с тобой все хорошо? Ты вся поблед…

Вдруг на пристани поднялся шум. Беженцы, в прострации сидевшие до этого среди своего скарба, вскочили на ноги, замахали руками и засвистели всей толпой. Адриана, прервав беседу с родственником-рыбаком, тоже смотрела на судно у пристани Пасапорт, которое готовилось поднять якорь. Павло, чтобы лучше разглядеть, что там происходит, приподнялся на цыпочки.

Под брань, свист, испуганные охи и гневные выкрики сквозь толпу шел, как всегда невозмутимо, Аристидис Стергиадис, Верховный комиссар Смирны, три года управлявший городом. Он сел в лодку, которая должна была отвезти его к английскому кораблю, ожидавшему в заливе.

В задумчивости Павло положил руку Панайоте на талию. Но та неловко отстранилась. А вдруг сейчас придет Ставрос, увидит, как она с другим мужчиной обнимается? Она покрутила кольцо на пальце. Толпа, освистывающая Стергиадиса, шумела все громче. Сидевшие за столиками у кафе «Иви» европейцы тоже вскочили с мест, чтобы посмотреть, что происходит.

Павло не отрываясь смотрел на корабль, дымивший трубой, и даже не заметил, как Панайота выскользнула из его объятий. Стергиадис покидал город вместе с большей частью всех тех, кто прежде защищал жизнь и имущество мирных жителей Смирны. Начальству Павло сообщили, что на войска союзников рассчитывать не стоит – они будут защищать лишь подданных своих стран. Американские моряки, пока что разгуливающие по улицам, вскоре тоже уплывут. Лейтенант испуганно посмотрел на заполонивших набережную людей. Толпа, только что кричавшая вслед уплывающему на лодке Стергиадису непристойности, вдруг разом затихла. Все со страхом переглядывались. Что теперь будет? Если придут турки, кто защитит нас?

Со стороны Пунты раздался печальный гудок парохода, и тишина тут же развеялась. Павло снова схватил Панайоту за руки, но этого ему было мало, и он, прижав ее к себе, уткнулся в шею, затем в волосы, вдыхая исходивший от девушки запах жасмина. По щекам у него градом катились слезы.

– Йота му, любовь моя, да хранит вас Господь.

Толпа солдат, ринувшихся в сторону гудевшего парохода, вмиг увлекла за собой молодого лейтенанта в чистенькой форме, но его голову с аккуратно зачесанными назад напомаженными волосами легко можно было различить. Он обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на свою невесту. Затем, подпрыгивая, одной рукой показал на воображаемые часы на запястье, а другой махнул в сторону внешней пристани. Он напоминал Панайоте о лодке, что будет ждать ее и ее родителей, чтобы увезти на Хиос. Гладко выбритое лицо и глаза цвета кофе с молоком сияли от искренней любви к ней.

Панайота же ничего не чувствовала к нему, и ей стало за это стыдно – она невольно коснулась губ кончиками пальцев и послала ему воздушный поцелуй. С широкой, счастливой улыбкой Павло надел фуражку, и толпа поглотила его.

В лучах алого закатного солнца подрагивал черный дым уходивших за горизонт кораблей. Панайота подняла руки и посмотрела на свои пальцы в свете бликов, отражавшихся в воде. Ее пальцы стали бесплотными, как свет, как тепло, как звук.

Есть у этого мира свой особый, непостижимый порядок, и каждому человеку в нем отведено предназначенное именно для него место. Панайота никогда и ни за что не покинет родную Смирну. С глаз вдруг спала пелена, и она ясно увидела прошлое и будущее. Двери рая закроются, весь мир останется снаружи, а она – внутри, забытая всеми в стране, стертой с лица земли. Такова выпавшая ей доля. Так сплелись нити ее судьбы.

Глаза Панайоты наполнились слезами.

Стащив с пальца тонкое золотое кольцо с выгравированными внутри именами, она зажала его в ладони. Две большие слезы скатились по ее щекам и упали на розовые атласные туфельки.

Последняя встреча

Однажды утром Авинаша Пиллаи найдут мертвым в его квартире в Тилькилике. Тридцать лет индиец исправно платил за аренду в первый день месяца, поэтому, когда наступило уже пятое августа, а Авинаш так и не появился, хозяин дома заволновался. Квартиру открыли запасными ключами. Старик сидел на подушке перед камином, скрестив ноги по-турецки. На нем были белые шаровары до колен и больше ничего, ни пояса, ни головного убора. Длинные седые волосы спадали на голую грудь со сморщенной, как у чернослива, кожей.

Сначала никто и не понял, что он умер: казалось, просто медитирует. Как ни удивительно, не было ни следов гниения, ни запаха. Лишь затем заметили, что Авинаш не дышит, а тело его остыло.

Все это торопливо сообщил мне голос из трубки, которую держал у моего уха один из детей, живших в тот момент в особняке с башней. На рабочем столе Авинаша среди различных записок, старых газет, пожелтевших фотографий и заверенных печатью переводчика журналов нашли один-единственный телефонный номер – это был номер телефона нашего особняка.