Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кстати, от формального определения «эссеистика» я вежливо, как от слишком тесного соседа в метро, предложил бы отодвинуться. Это действительно письмо – больше эссеистики (эссе же о чем-то конкретном, «случае» чаще, верно?), глубже прозы (в крайне редкой обрящешь столько же). Возможно, это вообще новое бытование текста, еще ждущее корректных филологических определений и новых дефиниций. В любом случае, 120, казалось бы, страниц читаются дольше многих своих собратьев, дают и оставляют после то, над чем еще думать внутри себя, как литературоведам над сравнениями – опущен ли тут Монтень в ритору блоговой краткости, или «кто тут».
Все лучшие и отличительные черты эссеистики и афористики у Ольги Балла в книге, впрочем, весьма присутствуют. «Нас сжигает светлый огонь убывания» и «мир не для нас, он легко нас отпустит» – вот из одного эссе, чорановские максимы, высокооктановые и поодиночке, вне контекста. Или выжимка травеложная, суть размышления о странствиях: «Дом – вдох, Бездомье – выдох, – и как бы мы дышали без них обоих?»
Есть здесь и то созерцание мира («замирание перед трепетом мира»), когда автору становится слышен стиль мира, его струна, и мир становится стилем (и наоборот, естественно, ибо – нет, не гармония всеединства с миром, но скорее трагическое и полное ведение тех его законов, что зачастую больше и горше человеческой жизни). Отсюда «добрый дождь». Или «острые, всегда с тревожной нотой, запахи трав; немного прямолинейные запахи листьев» и «медленное, слоистое, горизонтальное время. Время-гриб, плавно нарастающий на крепком, надёжном, кривом, шершавом дереве вечности». И список-суть фундаментальных свойств детства. И больше, чем «кстати» – да не заподозрят автора в обычной ностальгической лирике, как уже было хотел искать совсем общее со своими внутренними мелодиями я – детство автор не очень любит, на даче спасали только книги, подростковье было уж вовсе неуютным для книжного и необычного человека, а примирение с собой и миром находится где-то на рубеже 40 и 50 лет. Или вот еще справедливая неожиданность суждения: «Нет ничего более противоположного косности, чем повседневность. Косны, крикливы, навязчивы, агрессивны скорее уж Большие События».
Медитации о выходе из детства, наследии юности, о том медленном растворении в мире, молчании и других, что зовется смертью, – темы, мягко сказать, увесистые, основополагающие (fun-da-mental – средневековое веселье ученого разума, те игры разума, что рождают отнюдь не чудовищ). Но – но! Несмотря на все философские глубины и подводные течения мысли, едва ли не главной тематической доминантой тут становится – движение. Метафизическая динамика задана уже на первых страницах, где о детстве, авторском и вообще (и кое само по себе – движение в жизнь, из смерти в бытие и обратно, если экстраполировать). «Взрослые входят», «человек обретается», «из каждой точки могут вести – да и ведут – тёмные ходы неизвестно куда», а «каждое движение здесь, по видимости лёгкое <…> на самом деле многократно утяжелено: облеплено ассоциациями, памятью о многочисленных своих повторениях, обременено далеко вглубь уходящими корнями». «Человек – пустота (живая и страшная), обрастающая такими оболочками. Первое движение мира – выскальзывание из-под ног, мягко-необратимое движение его вниз – в сторону – в никуда. Твёрдость, устойчивость, хоть какие-то их начатки – потом, и всегда – с памятью об этом перводвижении».
Движение туда, куда плывет нас мир? Да, «мир не для нас», «имея сильные сомнения в посмертном существовании людей, вижу как ясный факт посмертное существование вещей», да. Но на что философ (а каждый мощный эссеист – философ, как каждый настоящий критик – писатель). Посему движение – мысли, мыслью, нащупывающей метафизические узелки, основания и рифмы-соответствия. Ибо человек как хранитель памяти и собственно бытия и вещь как сосуд памяти (человечеству следовало бы изобрести спецаппарат за извлечения «накопленных вещью за время существования смысловых шумов») – это не противоречие. (Да если бы и – ведь противоречие, способность спорить с собой, опровергать раннюю мысль и убеждения – это свойство живого, растущего сознания, антипод косности.) И вот этот дуплет из разных эссе: 1) «Многочитающий – несомненный агрессор. Пожирание книг – экспансия, разрастание (в идеале – неконтролируемое и беспредельное, – уж не патологическое ли?) области “своего”, 2) «Так думается теперь, что чтение каждой книги – по крайней мере столько же присвоение её, сколько смирение перед ней» – и это не противоречие. А именно внутренняя рифма, свидетельство если не синкретической гармонии, то божественного разнообразия, величия, благой тайны бытия. Это именно что живая система и не вечное возвращение, но вечное становление. Метафизическая динамика действительно.
Демократия караокэ
Эльгена Молодякова. Япония: тотальная победа консерваторов. Избранные труды 2000–2016 гг. М.: ИВ РАН, 2017. 448 сКазалось бы – сборник академических статей, на узкую тему, к тому же изданный посмертно, то есть дань памяти ученому… В книге же находятся те рифмы с современностью, что позволяют понять едва ли не самые важные тренды в российско-японских отношениях.
Необычное же начинается уже с самой биографии Эльгены Васильевны. Переживала, что при поступлении не взяли на китайский язык – стала одним из ведущих японоведов. В те годы, из-за минимальных отношений между двумя странами, работы японистам не предвиделось в принципе – оказалась более чем востребованной потом. Несколько десятилетий из-за идеологических препон вынуждена была заниматься коммунистическим движением Японии и, в лучшем случае, профсоюзными движениями – потом, из-за очень хитрых конфигураций японских партий и власти, стал важным и такой академический бэкграунд. И закрытые издания «для служебного пользования» жестко визировались в ЦК – но вот, никакой труд не бывает зря.
Так и книгу можно читать сразу ради нескольких «бонусов». Например, ради аналитической справки по истории и функционированию всех японских политических партий и объединений современности, а также ради «профайлов» почивших и еще вполне действующих политиков. А, несмотря на вроде бы традиционность и стабильность японского политического сообщества, интриги там бывают еще те. С тем же нынешним премьер-министром Абэ Синдзо[113] – его выдвижение в генеральные секретари Либерально-демократической партии в ходе очень синонимичной нашим реалиям «операции наследник» Коидзуми Дзюнъитиро многих сильно удивило, настолько молод был Абэ на японском политическом Олимпе, где царствуют почтенные старцы с весомой выслугой лет. Первый его срок не задался – он правил всего год и ушел