Гамбит Королевы - Элизабет Фримантл

– Как я тогда была горда – и как неустойчива, – шептала она.

Елизавета поравнялась с Томасом; Катерина встряхнулась, готовясь к схватке. Она пустила лошадь легким галопом и догнала их.

– Эй! – Она коснулась рукоятью кнута крупа лошади Елизаветы и втиснулась между ними.

– Дорогая. – Том поцеловал кончики ее пальцев и поднес их к своей щеке.

Елизавета отвернулась и тихо захихикала. Она казалась Катерине очень юной и очень невинной. Все происходящее тоже вполне невинно; Катерина ругала себя за ревность, за то, что позволила разыграться фантазии.

– У нас для вас сюрприз, – сказала Елизавета.

– Какой? – улыбнулась Катерина, ее страхи понемногу успокаивались.

– Если скажем, – усмехнулся Томас, – это уже не будет сюрприз.

Смятение внутри ее утихло; мир обретал привычные очертания, и они вместе въехали в ворота, спешились, передали лошадей конюхам, сбросили плащи и топали ногами, чтобы сбить грязь с сапог.

– Пойдемте, матушка. – Елизавета взяла ее за руку и повела в буфетную. – Только тише, здесь нельзя шуметь. – Она на цыпочках зашла в нишу у камина и поманила Катерину за собой. Щеки Елизаветы раскраснелись. В нише лежала обезьянка Вирсавия, жена Франсуа; к ней прижался младенец, его миниатюрная ручка вцепилась в шерсть на боку матери.

– Вот он, сюрприз, – прошептала Елизавета.

Сердце у Катерины стало легким, как воздух, и она лишь тихо ахнула; ее возглас больше похож на вздох.

Олд-Манор, Челси, март 1548 г.

Уже март, но еще холодно. Хьюик с нетерпением ждал тепла; в промозглую сырую погоду его коже особенно плохо. В парке моросит дождь. Хьюик и Катерина гуляли по берегу реки. Она крепко держала его за руку; Крепыш трусил впереди, время от времени останавливаясь и принюхиваясь к чему-то. Катерина держалась свободно и непринужденно; она смеялась и рассказывала забавные истории о своей жизни, требуя, чтобы он тоже рассказывал ей придворные сплетни. Хьюик давно уже не видел ее такой веселой; все напряжение ушло из нее, острые углы смягчились.

Может быть, четвертое замужество все же пошло ей во благо. Хьюик отговаривал ее, предлагал оставить Сеймура любовником. Ему больно было видеть ее рядом с таким пустозвоном. Но после мучительных ночей с грубым и вонючим королем она заслужила право спать с красавцем. Катерина остановилась, подняла плоский камешек и ловко бросила в воду; ее «блинчик» подскакивал на поверхности воды шесть… семь раз.

– Когда вы этому научились? – изумленно спросил Хьюик.

– Мы с братом, бывало, соревновались в детстве. Ему ни разу не удалось меня победить.

Вдруг она что-то подняла с земли, сжала в руке.

– Что там?

Она чуть приоткрыла руки, и Хьюик увидел в них лягушонка.

– Поцелуйте его, – поддразнил Хьюик Катерину, – может быть, он превратится в прекрасного принца!

– У меня уже есть прекрасный принц, – засмеялась она, выпуская лягушонка.

Тот поскакал к кромке воды. Хьюик видел, как она одержима любовью. Лучше бы она не так сильно любила своего мужа; он чувствовал, как мало-помалу теряет ее. И потом, Сеймур терпеть не мог, когда Катерина оставалась наедине с другим мужчиной, даже со своим врачом. Вот почему они теперь гуляют вместе только тогда, когда Сеймур при дворе.

– Разве вам нравится, что он запрещает вам оставаться наедине с мужчинами? – спросил Хьюик.

– Что мне может не нравиться – его ревность? Что вы!

– Я бы такого не потерпел!

– Но как вы не понимаете, – чуть насмешливо произнесла она. – Ревность – доказательство его любви.

– Я едва ли представляю для него угрозу.

И они дружно расхохотались.

– Он не очень восприимчив к таким вещам, – заметила она, что вызвало еще один взрыв хохота. – Ему трудно представить, чтобы другой мужчина не желал того, что принадлежит ему.

В этом она вся, она не щадила и себя. Приятно было видеть Катерину такой беззаботной, такой похожей на себя прежнюю, несмотря на нового мужа. Хьюик не любил Сеймура; он с удивлением понимал, что ревнует. Он знавал многих мужчин, в том числе и таких, как Сеймур. Сеймур и ему подобные стремятся не любить, но быть любимыми, и более того, быть любимыми больше всех на свете.

– Вам здесь нравится? – спросил он.

– Да, Хьюик. По-моему, я счастлива вдали от двора и всех его… – Она неопределенно махнула рукой, не договорив. Хьюик прекрасно понимал, что она имеет в виду.

– Вашу книгу передают там из рук в руки. Гордитесь! У книгопродавца не осталось ни одного экземпляра; все хотят получить вашу книгу.

Она наклонилась, подобрала с земли веточку и бросила ее Крепышу.

– Прикажу издателю напечатать еще несколько штук.

Хьюик заметил ее равнодушие. Прежний огонь, что горел в ней так сильно, как будто погас. Какое-то время они шли молча. Хьюик сорвал веточку розмарина, растер ее между пальцами, поднес к лицу, вдохнул терпкий аромат. Интересно, часто ли она вспоминает смерть Генриха Восьмого? Вспоминает ли, о чем просила Хьюика, дойдя до отчаяния? Давят ли воспоминания на ее совесть? Он не задавал ей вопросов. Все в прошлом; темная тайна, которую невозможно выразить словами, предана забвению. Страшная тайна объединяет только их, и Сеймур тут ни при чем. Дождь усиливался, он шуршал в листве над их головами.

– Я рада, что вы здесь, Хьюик, – вдруг призналась Катерина, ведя его к беседке и садясь на каменную скамью. После дождя приятно пахло свежей травой и землей. – Скажите, как поживает Юдолл? – вдруг спросила она. – По-прежнему ставит изысканные спектакли для молодого короля?

Они немного поговорили о Юдолле и о том, как его звезда продолжает восходить, но Хьюику казалось, что она чего-то недоговаривает. Сидеть на камне холодно; он ерзал на месте. Катерина весело болтала; она как будто не замечала холода и сырости. Она вспомнила пьесу Юдолла «Ройстер-Дойстер», рассмеялась над «его нахальством», как она выразилась. Но Хьюик прекрасно помнил, как не по себе ей было в день премьеры.

– Да, у меня есть еще кое-что. – Она внезапно посерьезнела. – Если вы не против вспомнить о том, что вы – мой личный врач…

Видя, как она смущена, Хьюик сжал ей руку:

– В чем дело, Кит?

– Вообще-то это женское дело, но я хотела спросить у вас о перемене… вы понимаете… – Она ненадолго умолкла. – Хьюик, да ведь вы все равно что женщина. Не знаю, чего мне стесняться. Последние три месяца у меня нет месячных; по-моему, для меня все кончено. Как мне понять, что в моем организме перемены?

Вдруг ему все стало ясно. Понятно, отчего она вдруг так расцвела и похорошела.

– Кит, вы ждете ребенка! Готов поставить последний грош! – воскликнул он, хватая ее за руки.

– Но ведь… – Ее глаза наполнились слезами. – Я думала, для меня уже все кончено… – Она вытерла щеки тыльной стороной ладони. – У меня будет ребенок? Я и надеяться не смела… то есть… Ах, Хьюик, я ничего не могу сказать. – Она и плакала, и смеялась. – И кстати, раз уж об этом зашла речь, в последнее время меня подташнивает. Я объясняла все несвежими устрицами.

Ее счастье трогало его, но сердце у него сжалось. Катерина ушла от него, он ее теряет! Хьюик отгонял мрачные мысли и ругал себя за эгоизм. В конце концов, Катерина ему не принадлежит.

– У меня будет ребенок! Хьюик, я просто не верю своему счастью. Не могу дождаться, когда сообщу новость Томасу… он будет вне себя от радости.

Олд-Манор, Челси, май 1548 г.

Катерина растянулась на постели; она задремала, и ей приснился Генрих, что она еще замужем за ним. Она проснулась резко, как от толчка. Она еще не до конца поняла, где находится, и ей было не по себе. Во сне ее окружал знакомый липкий страх. Не сразу она сообразила, что теперь все по-другому… Она вздохнула с облегчением. Лежа на спине, ощущала, как в ней ворочается ребенок. Его движения еле ощутимы, смутная пульсация, как будто внутри нее бьется мотылек, и ее окатывает такая радость, как если бы мир наконец обрел смысл.

Рядом на подушке вмятина – след головы Томаса. Они были при дворе; она вернулась совершенно измученная. На барке ей едва удавалось держать глаза открытыми. Когда они ложились спать, Томас не переставал говорить о брате, о том, как он злится на лорда-протектора. Его слова плыли над ней, не задевая; она постепенно погружалась в глубокий сон. Теперь ее не волновало ничто: ни драгоценности королевы, ни вздор насчет того, кому следует идти первым на официальных церемониях и занимает ли Томас пост в государственном совете… а он все продолжал. Значение для нее имело только одно: ребенок, который чудесным образом растет в ее животе.

Она вспоминала, как обрадовался Томас, узнав новость. Он наградил ее лучезарной улыбкой. Можно было подумать, он первый мужчина, который готовится стать отцом! Катерина в шутку называла его Адамом. Он снова относится к ней с преувеличенной нежностью. Ей кажется, что она способна прочесть его мысли. Ребенок еще не родился, а в его голове уже вертятся большие династические планы.