Гамбит Королевы - Элизабет Фримантл

В глубине души она сознавала, что переменилась; события последних месяцев сломили ее. Она все подвергает сомнению, гадает, истинны ли ее убеждения, вера в Бога. То, что с ней произошло, дало ей возможность с новой остротой почувствовать, как важно жить. Ей кажется, что Сеймур наполняет ее жизненной силой. Когда она с ним, она живет; такой живой она себя не помнила. Обычные ее заботы отошли куда-то вдаль; ей все равно, что Стэнхоуп теперь расхаживает, как королева. На коронации Стэнхоуп отказалась последовать за Катериной, Катерине и это было совершенно безразлично. Мыслями она была в Челси, в объятиях милого Томаса. Пусть Стэнхоуп волнуется из-за того, кому перед кем положено стоять. Она наложила руки на драгоценности королевы, в день коронации Эдуарда надела лучшие из них, а Катерина думала лишь об одном: как она рада, что ей уже не приходится надевать тяжеленные ожерелья, которые натирают кожу и оттягивают шею. Она грустила лишь о том, что среди драгоценностей королевы остается крест ее матери, хотя Стэнхоуп не соизволит надеть на себя такое простое украшение. Только крест Катерина и хотела бы вернуть.

Она обняла Томаса за плечи. В голову закралась страшная мысль: если она не согласится выйти за него, он скоро полюбит другую. Это так же ясно, как то, что ночь сменяет день, ибо таков порядок вещей. Но главное, она ни в чем не может ему отказать. Стоило ему хоть пальцем ее коснуться, и она мгновенно загоралась.

– Да, я выйду за тебя замуж, – произнесла она, когда он надевал сапоги и собирался выйти.

Он прыгнул к ней, повалил на постель и заключил в объятия:

– Ты не пожалеешь!

– Я и не собираюсь, – улыбнулась она, ероша ему волосы.

– Сегодня же напишу королю, – сказал он, вставая и целуя внутреннюю сторону ее запястья, затем нежно погладил пальцем место поцелуя: – Я вижу твою вену, голубую от твоей крови. Мы смешаем нашу кровь и родим наследника!

О ребенке Катерина не смела и думать, это запретная мысль. Она молчала и думала: можно ли получить столько из того, что она желала? Не слишком ли дерзко с ее стороны просить у судьбы подарить ей еще и ребенка? Она невольно вспомнила своего умершего младенца, его сморщенное личико и крошечную сеточку прожилок на закрытых веках.

– Напиши и попроси у короля даровать нам разрешение на брак, – оживилась она. – Томас, сходи к королю, уговори его. Ты его любимый дядя, пусть сыграет для нас роль Купидона.

– В самом деле, мысль неплохая! Моему братцу придется подчиниться, если король сам пожелает, чтобы мы поженились, – ответил Сеймур.

Томас открыл дверь, но она поманила его к себе; ей хотелось еще раз обнять его.

– Помни, Томас, король еще мальчик; вся власть у твоего брата. Пусть лучше он будет твоим союзником, чем врагом.

– Любимая, что бы я делал без твоих добрых советов?

– Попроси брата, – продолжила она, когда Сеймур был уже на пороге, – чтобы мне вернули мои драгоценности; я хочу получить крест моей матери. Больше мне ничего не нужно. Остальное пусть забирает Стэнхоуп, если для нее так важно красоваться в королевских побрякушках! С меня хватило. – Она вдруг увидела его лицо и замерла. Его охватывает… что? Злость? Тщеславие? Катерина не знала, но ей стало не по себе.

– Не только крест, Катерина! Драгоценности стоят целое состояние, и они твои по праву.

Он ушел. Она понимала: он имеет в виду, что эти драгоценности станут его. После того как они поженятся, все ее имущество перейдет к нему. Ей все равно; вещи всегда были ей безразличны, а его она хочет больше, чем что-либо другое.

– Дот, позови мужа и следуй за мной, – сказала Катерина.

– Позвольте мне сходить за ним, мадам. Он в музыкальном салоне.

– Скорее, и ни слова.

Когда Дот и Уильям пришли, они увидели Сеймура. Он повел их на барку.

– Вы никому не сказали? – спросил он.

– Ни единой душе, милорд, – ответил Уильям.

– Не «милорд», Сэвидж! – рявкнул Томас. – Надо говорить «милорд адмирал», не забывайся!

– Прошу прощения, милорд адмирал.

Уильям с трудом скрывал презрение. Но Сеймур ничего не заметил. Уильям Сэвидж слишком далеко от него, чтобы его замечать. Дот знала: ее муж невысокого мнения об этом человеке, он считал его высокомерным сукиным сыном. Но Катерина его любит, и этого достаточно, чтобы Дот относилась к нему неплохо. Наверное, в нем есть и что-то хорошее. Она помнила его еще по Чартерхаусу, помнила, как волновались молодые девицы, когда он приезжал в гости. И бедняжка Мег тогда в саду цепенела при мысли, что ей придется выйти за него замуж. Даже Дот тогда его чуть-чуть побаивалась. Он неискренен, и Дот рядом с ним часто бывало не по себе. Он неглубок; ей кажется, что он весь – блестящая поверхность, под которой ничего нет. Его взгляд ни на чем не задерживается подолгу; глаза все время бегают, порхают, как бабочки. Если оборвать у бабочки красивые крылья, она превратится в уродливую гусеницу… Правда, теперь Дот уже не боится Сеймура. Теперь ей ничего на свете не страшно.

Барка скользила по реке. Дот наблюдала за Катериной. Она прильнула к Сеймуру, как влюбленная девчонка. Дот еще не видела ее такой помолодевшей и беззаботной. Как будто с ее плеч сняли огромную тяжесть. Ей казалось: кто-кто, а Катерина Парр способна справиться с неискренним, увертливым красавцем. Сеймур красив, этого у него не отнять, и умеет так взглянуть, что женщины тают. Правда, к Дот это не относится; она раскусила таких красавцев еще в юности, когда думала, что влюблена в Гарри Дента. Гарри Дент тоже считался красавчиком и расхаживал с таким же самодовольным видом. Его избраннице казалось, что она лучше царицы Савской, но потом Дот быстро поняла: Гарри Дент любит только самого себя. Дот готова поставить последний пенни на то, что и Сеймур таков же.

Она видела Гарри Дента, когда неделю назад приезжала в Стэнстед-Эбботс повидаться с мамой и рассказать о своем замужестве. Он растолстел, облысел и растерял свою красоту вместе с волосами; Дот мысленно усмехнулась, вспоминая, как давно он кружил ее в танце. Прошло почти десять лет с тех пор, как она уехала, и все изменилось, не только талия Гарри.

Маму она нашла в прачечной Рай-Хаус. Хотя Дот нарочно надела не самое нарядное платье, ей казалось, будто она стала в родном доме чужой. Мама была в деревенском домотканом платье, чистом, но залатанном на локтях. Подол юбки она подобрала под передник; на голове простой чепец из голландского полотна, как те, что носила сама Дот в девушках.

Дот привезла маме в подарок три ярда тонкого атласа, но сразу поняла, что прогадала. На что маме тонкий атлас абрикосового цвета? Руки у мамы загрубели от стирки, и Дот невольно одернула рукава: теперь руки у нее стали мягкими и белыми, как у леди, и на пальце у нее аквамарин – подарок королевы, такой большой, что за него в Саутуарке ей бы отрезали палец. Они скованно поздоровались; Дот казалось, что ее голос звучит как-то фальшиво.

– Нет, вы только посмотрите! – воскликнула мама. – Моя малышка Дотти выросла и вышла замуж… какая ты стала – прямо леди! – Она отошла на шаг, чтобы полюбоваться Дот; лицо у нее стало морщинистым, как печеное яблоко. Глаза у Дот наполнились слезами.

– Мама, – сказала Дот, – у нас с Уильямом есть дом в Девоне; переезжай к нам, если хочешь! Надеюсь, скоро у нас будет много детей…

Мать погладила дочь по щеке пальцем грубым, как плотницкая доска.

– Нет, дочка, стара я уже, чтобы привыкать к новому месту. И где этот Девон? Наверное, на самом краю света. И потом, как я уеду из Стэнстед-Эбботс – вдруг твой брат вернется? Он ведь уплыл за море. Попал в долги и сбежал. Оставил своих подружек и малышей.

– Но, мама… – начала Дот, но мать перебила ее:

– А еще мне, понимаешь ли, здесь нравится.

– Как хочешь, – ответила Дот, чувствуя, как к горлу подступил комок: они опять разлучаются, и мать уходит от нее, уходит в такое место, куда ей не попасть. – Я собиралась пригласить к нам и маленькую Мин с мужем… Он может управлять фермой.

Мать опустила глаза, и у нее прервалось дыхание.

– Но тогда ты останешься здесь одна.

– Дотти, мне и здесь хорошо. У меня здесь есть друзья. У жены твоего брата на руках шестеро, и ей моя помощь нужнее, чем тебе. А маленькая Мин пусть едет с тобой. Может, ты и из нее сделаешь леди – я возражать не стану. У них ведь двое детишек – пусть растут вместе с твоими. Подумать только, Дотти, у меня будут образованные внуки!

Дот накрыла волна нежности к матери; проглотив ком, она спросила:

– Мама, хочешь познакомиться с моим Уильямом?

– Нет, малышка. Не буду знать, что сказать ему, он ведь у тебя из благородных…

– Мама, он не такой, ты…

– Нет, Дороти, – решительно возразила мать. – Ты сама не понимаешь, как сильно ты изменилась, и давай на этом покончим.

Перед отъездом мать сунула Дот сверток с атласом и велела:

– Отдай его маленькой Мин. Ей от него будет больше проку, чем мне, если она поедет в Девон.