Лев в тени Льва. История любви и ненависти - Павел Басинский

Но вот вроде бы мелочи. Когда он разбирал «старый хлам» во флигеле, то, между прочим, выбросил на чердак записки своей бабушки, Марии Николаевны Волконской. А когда в Ясную Поляну приехал детский доктор из Москвы к больному Лёвушке, то у Льва Львовича «не было под рукой» денег, и он просил мать отдать двести рублей врачу. Приобретая дом в Петербурге за немалую сумму – больше ста тысяч рублей – он истратил на это все деньги, которые выручил от продажи бывшей отцовской собственности, но кроме этого за всю свою жизнь он ничего не приобрел и детям своим ничего не оставил, в отличие от отца, разделившего между женой и детьми полумиллионное состояние…

«Петербургский» проект Льва Львовича преследовал, как он сам писал, три цели: «первое – создать дружную и здоровую семью, второе – составить достаточное для детей и себя состояние и третье – служить, насколько я мог, России…» Все задачи были прекрасны! Настораживало одно: и за этот проект он брался не с холодной головой, но обуреваемый неотчетливыми мечтаниями, как и в то время, когда он плыл в Швецию, чувствуя в себе брожение крови Рюриков.

«В Петербург! В красивую молодую европейскую русскую столицу, которую Пушкин назвал “гениальной ошибкой Петра”[43]. Но ошибся не Петр, а Пушкин, и будущие русские поколения, по всей вероятности, увидят, что Петербург еще только начал начерно выполнять свою роль окна в Европу и что в конце этого века он будет одним из самых культурных и богатых городов мира, насаждая по всей России истинную нордическую цивилизацию», – писал он.

У его жены Доры были куда более скромные пожелания. Ей хотелось быть ближе к отцу и матери, к родной Швеции. И, положа руку на сердце, она уже поняла, что жить в Ясной Поляне, может быть, прекрасно и замечательно, но рожать детей нужно рядом с папой Вестерлундом.

Дом по Таврической улице когда-то принадлежал графине Клейнмихель. По слухам, здесь жил выдающийся государственный деятель Михаил Михайлович Сперанский и писал свою «конституцию». Но теперь это был просто доходный дом, кирпичный, занимавший со флигелями пятьсот квадратных сажен земли и состоявший из двадцати квартир, а в нижнем этаже находились булочная, мясная лавка и сапожная мастерская. Отправив Дору с Павликом на лето в Швецию, Лев Львович с помощью брата матери перестроил этот дом, оставив себе верхний этаж с окнами, выходящими на Таврический сад. В этом проявилась его забота о будущей многодетной семье. В сентябре 1901 года он писал матери: «Милая мама, вчера приехала Дора с Павликом на пароходе из Стокгольма, прямо сюда, и мы теперь вместе, хотя еще не устроились и Дора еще не привыкла к своей новой жизни… Что хорошо, – это сад, Павлик, как приехал, так отправился туда гулять, и его оттуда принесли сонного… Сижу с открытым окном на Таврический сад, где осень желтая уже ссыпает лист на дорожки, по которым гуляют дети».

Это письмо было отправлено уже в Крым. Там начиналась битва родных Льва Николаевича за его жизнь, которая оказалась в смертельной опасности.

Неудержимая потребность

Почти все дети Толстого были литературно талантливыми людьми и оставили после себя наследие в виде дневников и воспоминаний, а также замечательной переписки, из которых мы сегодня многое узнаем не только о личности их отца, но и о жизни этой великой семьи. Незаурядным литературным талантом обладала Софья Андреевна, что выразилось в ее дневниках, воспоминаниях и переписке. Не столь удачно проявился ее талант в художественной сфере: две повести «Чья вина?» и «Песня без слов» все-таки остаются свидетельствами ее личной жизни с мужем, но не выдающимися художественными произведениями.

Но никому из семьи не приходило в голову стать профессиональным писателем при живом отце и даже после его смерти. На это отважился только Лев Львович. И это стало для него настоящей жизненной драмой.

В его желании быть самостоятельным писателем было что-то роковое и болезненное. В принципе он понимал, что положение безнадежно, что слава отца будет преследовать его, как тень отца Гамлета. Что бы он ни напечатал под именем Лев Толстой – всё будет восприниматься публикой в невыгодном и даже смешном свете, как если бы человек попытался зажечь фонарь под солнцем.

Но, кажется, именно это в конечном итоге послужило не преградой, а стимулом для его творчества. В этом его несчастное соперничество с отцом проявилось наиболее безрадостно.

Взять псевдоним? Так советовал поступить издатель и газетный магнат Алексей Сергеевич Суворин. Но, во-первых, Лев Львович, как и его отец, не разделял личность и творчество. Он хотел говорить с читателем от своего имени. Во-вторых, это оказалось затруднительным по технической причине: он почти сразу же выступил в печати не только как сочинитель, но и как публицист.

Тем не менее, первые два рассказа, «Любовь» и «Монте-Кристо», он напечатал под псевдонимом «Л. Львов». Но в 1892 году, когда он работал на голоде в Самарской губернии и задумывал очерки об этой страшной беде, встал вопрос: если это публиковать, то под каким именем? О том, что сын Толстого вместе с отцом работает на голоде, знала вся русская общественность. Скрыться под псевдонимом было бы нелепо, да и зачем? Лев Львович долго не решался печатать эти очерки именно по той причине, что он тоже Лев Толстой. В связи с этим он чуть не поссорился с первым писателем, который поощрял его творческие дерзание – Лесковым.

20 января 1892 года Лесков писал Суворину: «Посетил недостоинство наше “младший Лев” (отцов любимец и любви достойник)… Что за юноша!.. Хочется плакать от радости…»

Благожелательность Лескова очевидно вдохновила Льва-младшего, и 17 июля того же года он сообщил ему: «…я сам по грешности своей, и Вам будь это сказано по секрету, хочу перевести в целое кой-какие наблюдения и материалы, собранные мною за нынешний год среди голода…»

Как должен был понять это Лесков? Только как желание высказаться о голоде в печати. Не «в стол» же это писать! Лесков сообщил об этом, тоже «по секрету», издательнице только что образованного журнала «Северный вестник» Любови Яковлевне Гуревич, желая таким образом убить двух зайцев: помочь Льву Львовичу напечататься и поддержать новый журнал громким именем. Но в результате Лев Львович обиделся.

«Простите, но Вы поступаете не по-Божьи, продолжая говорить в чужой компании мне о том, что я Вам нечаянно высказал», – писал он Лескову. А на предложение Гуревич напечатать очерки ответил: «H. С. Лесков напрасно ввел Вас в заблуждение. Записки, веденные мною в Самарской губернии, не имеют никакой цены и, может быть, вовсе не годны для печати… Поэтому, если желаете мне добра, не говорите со мной и другими о моем недостойном нахальстве исподтишка иногда изводить бумагу».