Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

вызвать разве что сочувственные усмешки. Правда, однажды на рыцарском турнире какой-то немецкий барон решил осчастливить своим вниманием бедную дурнушку из Валахии, но Елена при его приближении невольно отпрянула в сторону, зажав нос, ибо, по рыцарскому обыкновению, барон справлял нужду прямо в свои золоченые доспехи, дабы не тратить целые часы на то, чтобы всякий раз снимать и надевать их снова.

Зато здесь, в России, Елена Стефановна могла принимать ванну хоть каждый день, а ее броская красота вызывала дружное восхищение мужчин и столь же дружную зависть московских женщин. Но, увы, перешагнув опасный порог тридцатилетия, она стала замечать в своем теле первые признаки увядания, а у глаз появились предательские морщинки. И дело тут было не в возрасте и не в отсутствии супружеских ласк, весьма полезных для женского здоровья. Главной причиной стал страх за сына.

Смерть Ивана Молодого затянула тугим калмыцким узлом вопрос о наследнике престола, разделив государев двор на две враждующие половины. Одна половина прочила в наследники сына Елены Дмитрия-внука, другая — старшего сына великой княгини Софьи, Василия. На стороне Дмитрия были могущественные бояре Патрикеевы и Ряполовские, посольские дьяки Курицыны и послы европейских стран. На сторону Василия встала неродовитая знать, мечтавшая подняться ближе к престолу, а также церковные иерархи, не желавшие видеть на русском престоле сына еретички, каковой они считали Елену Волошанку. Что до самой Елены, то у нее было преимущество молодости и красоты, зато Софья превосходила ее византийским хитроумием.

Все ждали государева слова, но государь все никак не мог решиться. И пока он колебался, между двумя честолюбивыми женщинами шла скрытная, но яростная борьба, изматывающая их обеих. Однако в последнее время Елене Стефановне стало казаться, что великий князь склоняется на сторону сына. Возмужавший Василий, натасканный, словно гончий пес, умной, многоопытной матерью, вел с отцом серьезные разговоры о государственных делах и охотно брался за любые поручения, тогда как юный Дмитрий пребывал в том возрасте, когда подростки плохо понимают взрослых, к тому же внук унаследовал от отца упрямый тверской нрав.

И теперь у Елены оставалось последнее средство.

Выбравшись с помощью служанок из ванны, княгиня еще раз придирчиво оглядела свою наготу в большом венецианском зеркале и осталась довольна увиденным. Все-таки не зря ее прозвали в народе Еленой Прекрасной. Надо только чуточку помочь природной красоте заблистать еще ярче, для чего существуют проверенные средства: румяна из дикого шафрана, губная помада из почечного сала, майорана и красного вина, а также краска для волос из кожуры граната и толченых чернильных орешков.

На следующий день была Пасха. Утром Елена Стефановна ополоснула лицо козьим молоком, добавив в него росный ладан, вымыла волосы настоем мяты, душистой руты и любистка, а напоследок подвела глаза китайской тушью, отчего они заблистали мягко и многообещающе. После пасхальной службы выбрала момент, когда государь остался один, и подошла к нему похристосоваться. Вручив Ивану Васильевичу искусно раскрашенное яйцо, Елена Стефановна тихо молвила: «Христос воскресе!», но вместо невинного троекратного лобызания в щеки внезапно страстно поцеловала его в самые губы. Глаза свекра алчно вспыхнули, а его длинные руки железным обручем стиснули крутые бедра снохи.

…После того пасхального поцелуя Елена ничего более не позволяла свекру. Зная мужскую природу, вилась рядом, но в руки не давалась. Если Иван Васильевич чуть остывал, подогревала его пыл, словно невзначай касаясь коленом, бросая косвенные взоры, смеясь волнующим грудным смехом. От такого изощренного кокетства, привыкший немедленно получать от женщин желаемое, великий князь все сильнее распалялся.

С другими мужчинами Елена Стефановна была весела и дружелюбна, но не более. Близкий друг у нее был только один — ее духовник Иван Максимов. Этот выходец из Великого Новгорода тонко чувствовал женскую душу. За разговорами Максимов нередко засиживался в покоях Елены Стефановны до глубокой ночи, давая повод недругам подозревать их в греховной связи. Злые языки также утверждали, что поп Ивашка свел государеву сноху в жидовскую ересь, в каковую он сам впал под влиянием своего ныне покойного тестя — протопопа Алексея.

Осенью 1497 года великий князь наконец решился. Случилось это после его поездки в Великий Новгород, в которой его сопровождали братья Курицыны, уговорившие государя взять с собой внука. Стояла распутица, и все ехали верхами. Четырнадцатилетний Дмитрий ловко сидел в седле, с возрастом он все больше напоминал великому князю умершего сына. Беседуя с внуком, великий князь с удивлением отметил, что внук возрос не только телесно, но и умственно, а его суждения почти дословно совпадают с его собственными. Он не знал, что перед поездкой Елена Стефановна подолгу объясняла сыну, как лучше угодить деду, а братья Курицыны часами обучали его тонкостям государевой политики.

Подъезжая к Новгороду и любуясь уже вспаханными под зябь ухоженными полями, великий князь спросил у сопровождавшего его наместника, чьи это земли.

— Юрьевской обители, государь, — отвечал наместник.

— Врешь! — внезапно звонко воскликнул Дмитрий. — Все земли тут государевы! А монахам молиться надобно, а не угодьями володеть!

Свита многозначительно переглянулась, а великий князь одобрительно хмыкнул. Вернувшись в Москву, государь собрал Боярскую думу и торжественно объявил наследником престола своего внука Дмитрия. Благодарность Елены Стефановны не заставила себя ждать, и она была столь горяча, упоительна и разнообразна, что помолодевший государь теперь дневал и ночевал в ее покоях.

В то время как сторонники Дмитрия-внука бурно торжествовали победу, на половине великой княгини царили негодование и страх. Самые молодые и дерзкие тотчас составили заговор, во главе которого встал боярский сын, дьяк Владимир Гусев. Умысел заговорщиков был таков: княжич Василий должен внезапно отъехать в Великий Новгород, попутно захватив увезенную Софьей в Вологду при нашествии хана Ахмата государственную казну, и оттуда потребовать от государя своего законного наследного права. Еще один из заговорщиков, Афоня Еропкин, брался отравить Дмитрия-внука с помощью лихих замоскворецких баб.

Раскрыли заговор братья Курицыны, у которых всюду имелись свои доносчики. Спасаясь от отцовского гнева, княжич Василий бежал в Новгород и сидел там тише мыши. Гусев и Еропкин под свирепыми пытками выдали остальных заговорщиков. Белый от бешенства государь лично допрашивал великую княгиню Софью, и хотя прямых доказательств ее участия в заговоре представлено не было, стал с той поры беречься супруги, повелев отселить ее из кремлевского дворца. Лихих баб-отравительниц торжественно утопили в Москве-реке, Афоню Еропкина четвертовали, Владимиру Гусеву и еще пятерым заговорщикам палач отрубил головы.

2

Коронация Дмитрия-внука случилась в Вербное воскресенье 4 февраля 1498 года и по своей пышности превосходила все прежние московские церемонии. По завершении