Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

— Отдайте русским их иудины сребреники!

— Благодарю вас, господин ван Ункель, — растроганно произнес печатник. — Я возвращу вам эти деньги, как только архиепископ заплатит мне за работу!

…Среди ночи Готан проснулся от громких криков и яростного собачьего лая. Потом послышалось несколько глухих ударов и собаки смолкли. Вскочив с постели, печатник едва успел одеться, когда дверь с грохотом распахнулась и в комнату ворвались русские стражники. Заломив Готану руки за спину, они вывели его во двор. Здесь в свете факелов он увидел сгрудившихся, словно испуганное овечье стадо, всех обитателей Ганзейского двора. Ратман Густав кричал что-то протестующее, но, получив страшный удар кистенем в лицо, умолк.

Вскоре во дворе появились московские дьяки Иван Волк Курицын, Василий Жук и Данила Мамырев. Чуть поодаль стоял толмач Дмитрий Герасимов, которого только что подняли с постели.

— Именем государя всея Руси, великого князя московского Ивана Васильевича Ганзейскому двору в Великом Новгороде отныне не быть! А за нанесенные государю тяжкие обиды купцы ганзейские отныне объявлены государевыми пленниками и все их движимое и недвижимое имущество отходит в казну! — прокричал дьяк Курицын и оглянулся на толмача в ожидании перевода.

— Нельзя так поступать с мирными купцами! — вполголоса возразил Дмитрий.

— Переводи! — прикрикнул дьяк. — А с тобой я после поговорю!

Опустив глаза, Дмитрий повторил указ по-немецки. Вперед выступил олдермен Иоганн ван Ункель и попросил объяснить, о каких тяжких обидах идет речь.

— А о таких обидах, что в городе Ревеле бесчинно казнили двух русских купцов! — заносчиво ответил Данила Мамырев.

Стараясь унять дрожь в голосе, олдермен объяснил, что те русские купцы были казнены за совершенные ими тяжкие преступления. Один из них был содомитом и совращал малолетних, другой делал фальшивые деньги. Ван Ункель хотел говорить еще, но, поняв, что спорить бесполезно, замолчал с негодующим видом.

Тем временем стражники принесли целую груду кандалов и стали заковывать в них ганзейцев. Когда очередь дошла до Готана, дьяк Курицын приказал отвести его в сторону.

— Что, камрад, выслужился перед русскими? — презрительно бросил ему ратман Густав.

— Я прошу отвести меня к архиепископу! — крикнул Готан, обращаясь к Ивану Курицыну. — Это он пригласил меня сюда!

— Изволь, — неожиданно легко согласился дьяк и что-то шепнул стражникам.

Вступив на мост через Волхов и уже уверовав, что его ведут на владычный двор, Готан вдруг почувствовал, что взмывает в воздух и куда-то летит вниз головой. С громким плеском упав в реку, он стал судорожно бить руками и ногами, пытаясь выплыть, но бывшая на нем старая шаубе предательски тянула вниз. В последний миг любекский печатник Бартоломей Готан еще успел разглядеть на другом берегу золотой купол Софии, а потом в его открытый в беззвучном вопле рот хлынула мутная ледяная вода…

6

На следующий день после расправы над ганзейскими купцами к посольскому дьяку Ивану Волку Курицыну явился Дмитрий Герасимов и объявил, что более не желает служить при Посольском дворе.

— Какая вожжа тебя под хвост попала? — раздраженно буркнул дьяк. Его с самого утра донимали новгородские купцы, ошеломленные расправой над ганзейцами, грозившей им упадком торговли и разорением[36].

— Не желаю соучаствовать разбою! — глядя себе в ноги, промолвил Дмитрий.

— Глупый щенок! — взвился дьяк. — Тебе ли знать государевы помыслы?

— Коли я глуп, поищите себе умного! — дерзко отвечал Дмитрий.

Лицо дьяка стало мрачным.

— Силой мы никого не держим, — с угрозой произнес он. — А только помни: в посольских делах за вход берут рупь, а за выход — десять! Ежели сболтнешь лишнее, отправишься вслед за своим приятелем-немцем.

С княжеского двора Дмитрий отправился к владыке Геннадию и рассказал ему все.

— Жаль немца, а пуще того жаль, что свои книги еще не скоро начнем печатать, — тяжко вздохнул архиепископ. — И за тебя я теперь опасаюсь, Дмитрий. Не простит Ивашка Курицын, ибо мстителен и злопамятен. Так что лучше тебе уехать от греха подальше. Вот только куда бы тебя отправить? — задумчиво молвил владыка и вдруг объявил: — А поезжай-ка ты в Рим!

— Куда? — недоуменно спросил Дмитрий, думая, что ослышался.

— В Рим, — подтвердил владыка Геннадий. — Найдешь там моего старого знакомца кардинала Бонумбре, он пристроит тебя в библиотеку Ватикана. Будешь переводить книги для Софийской библиотеки. Деньги возьмешь у моего келаря. И поспешай, пока Курицын тебя не хватился.

…Накануне отъезда Дмитрий зашел попрощаться с братом Герасимом.

— Не знаю, свидимся ли. Вот, возьми на память, — сказал он, снимая с пальца перстень, подаренный ему когда-то Дмитрием Борецким.

Умила стояла, прислонившись к дверному косяку, не поднимая глаз и не проронив ни слова. Прибежал маленький Мишка. Почувствовав по лицам взрослых неладное, он ухватил Дмитрия за ногу и, горестно шмыгнув носом, объявил, что никуда его не отпустит. Мягко освободившись от ручонок сына, Дмитрий отворил дверь и, боясь разреветься, быстро пошел со двора…

Глава 8. Пелена Елены Волошанки

1

Государева сноха Елена Стефановна возлежала в горячей ванне с душистыми травами. Русскую баню с веником и парилкой она так и не смогла полюбить, полагая ее варварским обычаем, поэтому нарочно для нее дворцовые мастера выдолбили из цельного дуба огромную лохань, опиравшуюся на позолоченные львиные ноги.

В Европе горячая ванна считалась невероятной роскошью из-за дороговизны дров, к тому же католическая церковь порицала телесные омовения, ибо они смывали крещенскую святую воду. Испанская королева Изабелла Кастильская как-то призналась, что принимала ванну всего два раза в жизни: первый раз — при рождении, второй — перед свадьбой. Сама Елена, выросшая в привольных степях Валахии и до самых морозов купавшаяся в Днестре, задыхалась в утопающих в грязи и нечистотах городах Европы, где ей приходилось бывать вместе с отцом, господарем Стефаном Великим, мечтавшим выдать дочку замуж за какого-нибудь наследного принца. Даже в королевских дворцах стояли зловонные запахи отхожих мест, немытых тел и чеснока, которым дамы натирали свои локоны от блох, причем некоторые из них прятали под широкими юбками маленьких собачек, дабы насекомые перескакивали с прелестницы на ее питомицу.

Вдобавок Елена с изумлением обнаружила, что ее здесь считают жуткой уродиной, а идеал красоты являют собой блеклые, тонкогубые, безбровые и узкобедрые дистрофички с высоко выбритыми лбами и выпирающими животами, рядом с которыми полногрудая, пышущая здоровьем молдаванка могла