Летняя королева - Чедвик Элизабет

Пожилой священник кашлянул и отпил вина.

– Вы должны позаботиться о крещении вашей новорожденной дочери, – сказал он. – Вы уже выбрали имя?

Об этом Людовик даже не задумывался. Все его внимание было сосредоточено на сыне. Он, конечно, не собирался менять имя на Филиппу, хотя оно было в обеих семьях.

– Я оставляю это своей жене, – сказал он. – Она ее родила. Пусть сама и нарекает.

36

Церковь аббатства Сен-Дени, февраль 1151 года

Алиенора перекрестилась и поднялась с молитвы, ее дыхание затуманило воздух. В это мрачное февральское утро в Сен-Дени холод пробирал до костей. Узкие лучи света, пробивающиеся сквозь высокие окна и падающие на выложенный плиткой пол, не давали тепла. Единственное тепло в церкви исходило от рядов свечей, мерцавших на подставках. Алиенора остановилась, чтобы зажечь свечу и поставить ее рядом с другими.

Вот уже несколько недель, как Сугерий лежал в могиле. Колокола Сен-Дени отзвонили по своему любимому аббату, когда его упокоили в церкви, которую он прославлял большую часть жизни. Он умер в страхе за свою смертную душу – боялся, что слишком много времени уделял политике и мирским делам, вместо того чтобы заниматься духовными вопросами. Он умолял Бернарда Клервоского посетить его смертное ложе и помолиться за него, но Бернард, сам старый и немощный, не смог приехать и прислал ему льняной платок, который Сугерий сжимал в руках, умирая, и умолял о мессах и молитвах за свою душу.

«Как странно», – подумала Алиенора. Она знала Сугерия все те годы, что была королевой Франции. Он часто мешал ей и раздражал ее. Он мог быть коварным в достижении своих целей, но от него никогда не исходило злобы к ней лично, и она его уважала. Он не позволял своему личному мнению влиять на политику. Людовик плакал, как ребенок, по своему воспитателю и наставнику. Тем не менее, когда слезы высохли, его глаза сурово блеснули.

Алиенора вернулась в гостевой дом, где остановилась перед возвращением в Париж. Ей предстояло написать письма вассалам и представителям духовенства. Смерть Сугерия была концом и началом, но последнее приостановилось в тот момент, когда прозвучала последняя нота. Прошлой ночью ей приснился Пуатье; теплый, пахнущий тимьяном ветерок коснулся ее век, поднял волосы и наполнил тоской.

Людовик не присоединился к ней во время молитвы, предпочитая молиться отдельно, но теперь ждал ее – на его простом темном одеянии сверкал лишь золотой крест-реликварий. Король был бледен, щеки впали, и от его вида Алиенору бросило в дрожь. Она поздоровалась с ним быстро, как только могла, и тут же отошла. Они почти не разговаривали друг с другом и не общались после рождения второй дочери, которую Алиенора назвала Алисой. Она родила ее в начале июня и вышла из заточения в конце июля. В тот день, когда Алиеноре было вновь позволено войти в церковь, она передала Алису кормилице, а в начале сентября у нее снова начались кровотечения. Людовик не приходил к ней по ночам, а она его не поощряла. Их брак был таким же мрачным и безрадостным, как это сырое февральское утро.

– Я хочу поговорить с вами об аннулировании нашего брака, – сказал Людовик. Уголки его губ опустились.

Алиенора подняла брови.

– Я уже много раз предлагала вам это, но тщетно.

– На этот раз так и будет, я в этом уверен.

– Так ты сможешь жениться снова и родить сына? – Она одарила его язвительной улыбкой. – Возможно, тебе суждено иметь только дочерей, Людовик. Ты думал об этом?

На его щеке заиграл мускул.

– Это не так. Наш брак, что бы ни постановил папа, является кровосмесительным и грехом в глазах Бога. Мы не должны оставаться вместе.

– Ты знал, что это кровосмешение, в тот день, когда женился на мне.

Он покраснел.

– Я не знал, даже не догадывался.

– Но Сугерий знал – прекрасно знал, но тогда ничего не имело значения, кроме того, чтобы заполучить Аквитанию. Многие пары, связанные четвертой степенью родства, как мы, живут всю жизнь в браке, и у них рождаются сыновья. Кровосмешение – всего лишь удобный предлог. – Она развела руками. – Я с радостью соглашаюсь на аннулирование брака, Людовик, но, если бы ты ответил «да» на мою просьбу в Антиохии, сэкономил бы нам три года времени.

Он нахмурился.

– Антиохия была вызовом и оскорблением моей власти. Я был готов с тобой развестись, когда мы прибыли в Тускулу, но папа рассудил иначе. Я сделал все возможное, но, очевидно, он ошибся, и теперь мы должны расстаться.

Алиенора почувствовала прилив облегчения, но во рту остался горький привкус и ощущение бесполезности. Она не хотела выходить замуж за Людовика, но когда это случилось, верила, что они смогут создать семью и блеск влечения может перерасти в нечто более глубокое. Вместо этого чужие интриги исказили и извратили их отношения, пока от них ничего не осталось. Дойти до этого момента было равносильно поражению. Но в то же время это было и освобождение. Впереди предстояли долгие месяцы переговоров, но пусть решение будет принято, и пусть кровосмешение станет главным оправданием, даже если они оба знали, что это не истинная причина.

– Тогда, если ты считаешь, что сможешь убедить папу отменить его решение, действуй. – Она посмотрела на него тяжелым взглядом. – Конечно, ты больше не будешь иметь права голоса в Аквитании. И выведешь всех своих представителей и войска с моих земель.

– Об этом позаботятся, – отрывисто сказал Людовик. – Однако наши дочери все еще являются твоими наследницами, и я должен соблюдать их интересы. Они останутся со мной и будут воспитываться в моем доме.

Алиенора колебалась всего мгновение, а потом согласилась. Что она вообще знала о своих дочерях? Мария едва ходила, когда Алиенора уехала в заморские владения и не возвращалась во Францию три года. Алиса была младенцем. Дочери не знали ее, и она не знала их. Ее переполняло лишь чувство потери и сожаление о том, что могло бы быть.

– Значит, договорились, – сказал Людовик. – Я начну действовать.

С чопорным кивком он покинул гостевые покои. Алиенора смотрела на дверь, когда он закрывал ее за собой. Она оцепенела, хотя должна была чувствовать себя как орлица, вырвавшаяся на свободу. После столь долгого заточения и попыток улететь, едва не обломав крылья, она нуждалась во времени, чтобы подготовиться к полету и набраться смелости парить.

Теперь она могла бы выйти за Жоффруа, но все изменилось. Она могла бы вернуться в Пуатье и почувствовать теплый ветер в волосах, но стала другой. Когда невинность уходит, образ жизни меняется навсегда. Поскольку Аквитания больше не была единым целым с Францией, ей придется вырабатывать новые стратегии и политику, чтобы выжить.

Предстояло многое сделать, но сегодняшний день она посвятит раздумьям. А завтра все начнет сначала.

37

Замок Тайбур, март 1151 года

Жоффруа де Ранкон посмотрел на письмо в своей руке, а затем на архиепископа Бордо. Снаружи сильный мартовский ветер гнал пушистые белые облака мимо башенного окна большой башни Тайбура с видом на реку Шаранта. День был достаточно прохладным, чтобы разжечь в очаге хороший огонь, но в воздухе витало обещание весны.

– Наша герцогиня возвращается домой, – сказал Жоффруа и почувствовал, как где-то глубоко внутри его сверкнула молния. Сожаление, что ей вообще пришлось уехать.

– Да, – сказал архиепископ, – но не раньше осени, и даже тогда аннулирование брака войдет в силу только в следующем году.

– Она говорит, что Людовик нашел трех епископов, которые объявят аннулирование брака, – сказал Жоффруа. – Но согласится ли папа?

– Я думаю, он понимает, что больше ничего не может сделать, – ответил архиепископ, – и что теперь нужно идти на уступки. Непохоже, что одна из сторон оспаривает этот вопрос или что у нее есть предыдущий супруг.

Жоффруа опустил взгляд на лист пергамента и изящные слова писца, сообщавшего ему, что Людовик и Алиенора прибудут осенью, чтобы осмотреть свои земли и подвести итоги. Во время визита французские солдаты и чиновники должны были быть отозваны, и частью поручения Жоффруа было найти людей из Аквитании, чтобы занять эти должности. Алиенора прислала ему отдельную записку, написанную шифром, в которой сообщала, что ждет не дождется осени и что каждое утро она встречает с единственной надеждой – мыслями о возвращении к нему. Она написала – «в Аквитанию», но он знал, что это была лишь замена его имени. Он не хотел подводить ее, но боялся, что уже слишком поздно.