Летняя королева - Чедвик Элизабет

– Тебе все равно придется скоро рассказать обо всем Людовику, – сказала Петронилла, когда они остановились возле скамейки, оглядывая заснеженные клумбы. Алиенора привезла розы из сада в Палермо, но они зацветут только летом. – Я видела, как он посмотрел на тебя сегодня, когда ты отказалась от форели с миндалем.

– И тогда я стану пленницей, – с горечью ответила Алиенора. – Как только он узнает, что я беременна, заточит меня в покоях и пришлет своих лекарей и священников. Будет следить за мной день и ночь. Сейчас он почти невыносим. А каково будет, когда он узнает? Как ты думаешь, он разрешил бы мне сейчас гулять с тобой в саду? Заявил бы, что ночной воздух вреден для ребенка и я должна быть осторожнее. Обвинит меня в небрежности.

– Но тебе все равно скоро придется это сделать, – упорствовала Петронилла. – Он, конечно, мужчина, но считать умеет. Ты всегда говоришь мне, что я должна думать о практических вещах.

Алиенора помрачнела.

– Да, но не сегодня. Мне нужно еще хотя бы несколько дней свободы.

Петронилла прищурилась.

– Ты мне ничего не рассказываешь. Рауль видел переписку аббата Сугерия в твое отсутствие. Ты добивалась аннулирования брака, когда была в Антиохии, и потом, когда отправилась в Рим. Рауль сказал, что Людовик будет самым большим дураком в христианском мире, если согласится на это и потеряет тебя и Аквитанию.

– И все же он был готов согласиться, – ответила Алиенора. – Это папа связал нас узами и отказался расторгнуть брак, сентиментальный старый дурак. Он уложил нас в постель и обещал Людовику сына.

Она прижала руку к животу и выдохнула струйку белого пара.

– Но если бы папа согласился, что тогда? – спросила Петронилла. – Что бы с тобой было? Ты все равно не была бы свободна – ты женщина, одинокая и без наследника, но еще можешь родить детей. Тебя наверняка бы кто-нибудь захватил. Рауль сказал, что ты ведешь себя так же глупо, как Людовик.

– Рауль, похоже, часто высказывается по многим вопросам, а тебе очень хочется принять его слова за истину, – огрызнулась Алиенора. – Рауль ничего не знает о моем положении. Я не хочу делиться с ним своими планами, и на то есть веские причины.

Глаза Петрониллы вспыхнули гневом.

– Он всегда был верен Людовику.

– Не сомневаюсь, что он прикрывал все выходы и входы. Да кто такой Рауль, чтобы судить о глупости с его репутацией? Ах, хватит! Я не стану с тобой спорить.

Впереди по снегу пробирались дети. Маленькая Мария поскользнулась и упала. Ее нижняя губа задрожала, и девочка расплакалась. Кузина Изабель подняла ее на ноги, но Мария побежала за утешением к Петронилле.

– Тише, любовь моя, тише, – сказала Петронилла и наклонилась, чтобы погладить Марию по щеке согретой у камня рукой. – Ничего страшного, маленькая царапина, правда? Все пройдет. – Она обняла ее и поцеловала.

Алиенора смотрела на них, ощущая пустоту и боль в сердце.

– Пойдем, – отрывисто сказала она, поворачиваясь к воротам сада. – Пора возвращаться, становится холоднее.

Неделю спустя, поздним зимним вечером, когда лютый холод все еще испытывал терпение людей, Людовик сидел в своих покоях в Большой башне. Ужин закончился, свечи были зажжены, и все расслабились. В этот раз Людовик не молился, а беседовал с домочадцами. Тьерри де Галерана тоже не было рядом, он отправился по делам в свои поместья в Монлери, и поэтому атмосфера установилась более непринужденная.

Дети придворных играли в простую игру в кости возле очага, то и дело раздавались их короткие возгласы. Скоро придет время ложиться спать, и няньки не спускали с них глаз. Сын и тезка Рауля слишком разбушевался, и кубики отскочили от стола, покатившись под другой, за которым разговаривали взрослые. Маленькая Мария подползла за ними, а потом завизжала, когда собака решила лизнуть ее в лицо.

Рауль подозвал гончую и заглянул под стол.

– Что ты делаешь, дитя?

– Ищу кубики, мессир, – прошептала она и протянула их на ладони.

– А я-то подумал, что шпионишь! – сказал Рауль, поджав губы. Взрослые неловко умолкли.

– Что такое шпионить, мессир?

– Слушать, что говорят другие, но так, чтобы они не узнали, что ты их слушаешь, а потом рассказывать услышанное другим. Если повезет, за сведения даже заплатят.

Она не сводила с него глаз.

– Это называется рассказывать сказки.

Плечи Рауля затряслись от беззвучного смеха.

– Полагаю, что да. Просто помни, что все знания стоят денег.

Он коротко улыбнулся Алиеноре и, поднявшись, присоединился к игре в кости, собираясь показать детям один из своих фокусов.

Людовик покачал головой и весело фыркнул.

– Дурак, – сказал он.

– Неглупый дурак, однако. – Она наблюдала, как Рауль перегнулся через стол и показал фокус с исчезновением только что полученной игральной кости. Мария прильнула к его ноге, как котенок, напившийся молока, и он погладил ее по голове.

Алиенора опустила голову. Она понимала, что пора сказать обо всем мужу. Улыбка Рауля была предупреждением.

– Людовик, – проговорила она. – У меня будет ребенок. Ты снова станешь отцом.

Выражение его лица стало совершенно бесстрастным, а потом затрепетало, будто водная гладь под каплями дождя.

– Это правда? – спросил он. – В самом деле?

Алиенора кивнула и крепко стиснула зубы. Ей хотелось плакать, но не от радости.

– Да, это правда, – подтвердила она.

Людовик взял ее руки в свои и наклонился вперед, чтобы поцеловать в лоб.

– Это самая лучшая новость, которую ты могла мне сообщить! Папа был прав и мудр. Это действительно новое начало. Я буду охранять тебя, заботиться о тебе и следить за тем, чтобы у тебя было все самое лучшее. – Он раздулся от гордости. – Завтра же пошлю за самыми лучшими врачами в стране. Ты и наш ребенок ни в чем не будете нуждаться. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы были в безопасности.

Алиенора попыталась улыбнуться, но не смогла, так как знала, что сейчас начнется ее заточение. Ей уже стало трудно дышать.

Если зима была долгой и суровой, то раннее лето 1150 года стало таким жарким, что краска сошла со ставен и двери рассохлись, образовав трещины и щели в древесине. Даже в верхних покоях Большой башни, с открытыми ставнями и стенами из толстого прохладного камня, воздух был теплым и спертым. Алиенора, трудившаяся над рождением ребенка, наконец ощутила некоторое облегчение от жары, когда на ее теле высохли несколько слоев пота.

Повитухи говорили, что все хорошо и идет как надо, но часы все равно пролетали в муках и терзаниях, которые выпали на долю всех дочерей Евы. Она не могла не вспомнить мертворожденного ребенка по дороге из Антиохии, и это всколыхнуло в ней весь ужас, ярость и скорбь, испытанные в те дни. Те чувства никогда не покидали ее и тяжело давили на плечи теперь, когда она пыталась вытолкнуть ребенка из утробы и освободиться от бремени.

Наступили последние мгновения борьбы, последние усилия, и вот ребенок родился – розовый, влажный и живой – и сразу наполнил неподвижный воздух в комнате громким криком. Однако все собравшиеся у постели роженицы молчали, и радостное ожидание на их лицах рассеялось, уступив место безучастному выражению и косым взглядам.

Петронилла наклонилась над кроватью и взяла Алиенору за руку.

– Еще одна девочка, – сказала она. – У тебя еще одна прекрасная дочь.

Слова ничего не значили для Алиеноры. Ее разум был отрезан от чувств так же, как пуповина отрезала ее от новорожденного. В Тускуле у нее не было выбора, кроме как разделить ложе с Людовиком, и этот ребенок был делом папы и ее мужа. Она была лишь сосудом. Рождение девочки не поколебало ее оцепенения. Она ничего не могла с этим поделать, поэтому пришлось смириться. Алиенора повернула голову к окну, к слабому дуновению ветерка.

– Возможно, следующим будет мальчик, – сказала Петронилла. – У нашей матери было две дочери и сын, и у меня тоже.

Алиенора посмотрела на сестру.