История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя - Олег Трубачев

Как бы то ни было, говорить об имманентной сущности лексических систем можно лишь со значительными оговорками. Аспект словá и вещи сохраняет неизменное значение при изучении лексических систем. Вместе с тем целиком уместно следующее замечание Гиро[1463]: «Но история вещей, социальных и диалектных отношений, фонетических эволюций должна дополняться историей внутренних семантических отношений, способов образования слов, подчиненных в свою очередь сложному детерминизму, который имеет свои собственные законы, подчас независимые и отличные от законов, управляющих внешней причинностью». Таким образом, говорить о совокупной соотнесенности всех цветообозначений с внеязыковой реалией — спектром в целом[1464] — еще не значит доказать системность цветообозначений. Что касается взаимоотношения языкового и внеязыкового в вопросе о «морфосемантическом поле», то здесь примат остается, по-видимому, за внутриязыковыми факторами, идет ли речь о морфосемантическом поле глагола chiquer, глагола рождаться или о реально-семантическом отношении типа ходить — нога, хватать — рука (Порциг).

Такой благородный отдел словаря, как терминология родственных отношений, обладает в высокой степени качествами, облегчающими системный подход, что отмечалось исследователями и ранее. Этим объясняется ее значительное место также в настоящем сообщении. Стройная организация и взаимосвязь наряду с глубокой древностью основного ядра названий делают возможным детализированное наблюдение и последовательное снятие напластований, а также заключение о первоначальном составе. Едва ли возможности реконструкции первоначальной взаимосвязи элементов для других групп словаря (имеем прежде всего в виду остальные приводимые ниже группы) в состоянии соперничать с подобными возможностями для терминов родства.

За основу целесообразно взять, например, современное состояние (для русского языка):

отец — мать / сын — дочь (ребенок, дитя, дети) / брат — сестра; двоюродный брат — двоюродная сестра и т. д. / дядя — тетка / племянник — племянница / дед — бабка и т. д. / внук — внучка и т. д. // муж — жена / свекор — свекровь / тесть — теща / сноха, невестка; зять / деверь, золовка / шурин, свояченица.

Эту упрощенную схему взаимоотношений основных терминов нашей современной системы родственных обозначений условно назовем VI стадией. Данное обстоятельство как бы предполагает наличие у нас известных представлений о «нижних» пластах, прежде чем мы обратимся к их анализу. Однако в практике исследования неизбежно приходится забегать вперед, даже имея в виду ограничение всякий раз более или менее единым данным одновременным слоем. Перечисленные современные родственные обозначения покрываются такими общими терминами, как семья и родственники. Более или менее ощутимо в названную систему вдается семантическое поле глагола родить и связанных с ним форм.

В качестве предшествующего важного синхронного пласта целесообразно выделить первое реконструируемое состояние — состояние родственной терминологии праславянского периода (V стадия):

otьcь — mater- / syn— dъ(k)ťi) (dětę, děti, orbę…) / bratrъ>—sestra; bratranьсь, −ica, sestrěnьcь, sestrьncь, −ica, sestritjь / stryjb, ujь — teta, teťъka / netьjь — neti, −ere / dědъ — baba… / vьnukь — vьnuka… // mọžь — žena / svekrъ — svekry / tьstь — tьstja / snъxa, nevěstъka; zetь / děverь, zьly / šurь, svьstь, jętry.

Для этой древней стадии отпадают некоторые названия, которые можно счесть поздними новообразованиями, опираясь исключительно на материал русского языка. Таковы обозначения двоюродный (−ая) брат (сестра), судя по поздней продуктивности самого способа (ср. троюродный). Их место в праславянском занимают названия, определение которых возможно уже лишь с привлечением внешних данных, ср. близкие укр. братáнець, сестрíнець и др. Сопоставление внешних и внутренних данных позволяет выделить как позднюю местную инновацию и современное рус. племянник, имевшее ранее иное, широкое значение. Преимущественно внешние данные и наблюдения над закономерностями эволюции отношений терминов позволяют видеть местную инновацию в современной паре дядя — тетка при праслав. stryjь, ujь ‘дядя по отцу, матери’ — teta. Отношения svekrъ — svekry в праславянском носят характер архаизма, но некоторые внешние наблюдения (ср. характер пары лит. šešuras ‘свекор’ — anyta ‘свекровь’, последнее, собственно, — модификация древнейшего родственного названия an- с суффиксом −tia) подготавливают к тому, чтобы видеть здесь тоже результат инновации, однако уже довольно древней.

В качестве новообразования русского характера отделимо свояченица, свояк с его живой семантической продуктивностью, что подтверждается и внешними данными о наличии конкретных праславянских терминов svьstь, jępy. Напротив, в сравнении с морфологически архаической парой svekrъ — svekry пара tьstь — tьstja может быть охарактеризована внутренне как построенная по гораздо более поздней и, видимо, продуктивной в праславянском модели; ср. tьstja как производное на −ja в функции формы женского рода. Ввиду сомнительности сколько-нибудь близких в семантико-морфологи-ческом отношении внешних сравнительных данных в других индоевропейских языках, это слово может быть определено как праславянская инновация, первоначально собирательное tь-stь женского рода со значением ‘то же самое’ (что и свёкор, свекровь, отец, мать?), ср. образования местоименного происхождения тёзка, слав. jьstъ ‘тот же, подлинный’ (согласно убедительной этимологии В. Н. Топорова)[1465]. В Терм. род. С. 125 может быть внесена соответствующая поправка. Ср. местоимение сам в роли обозначения мужа, супруга, эволюция и.-е. *pot-s ‘сам’ → ‘супруг, господин’.

Некоторые праславянские названия занимают как второстепенные более скромное место в реконструкции праславянского состояния: mězьnъ, otrokъ, nemъlvję, alda, potь.

Праславянская терминология покрывается рядом общих названий родства: sěmьja (собирательное, в паре с сингулятивным sěmь, sěminъ), rodъ (< ordъ), roditje (< orditje), plemę. Все они на основании внешних и частично внутренних данных представляются новообразованиями, компенсирующими, как увидим ниже, редукцию более архаических обозначений. Праслав. roditi < orditi обнаруживает характер инновации в том, что объединяемые этой основой внутриславянские производные представляют модели поздней продуктивности (ср., помимо известной родственной терминологии, русское слово рожа (rodja). Этот глагол явно вытеснил в предшествующий период другую основу, следы которой четко видны в непродуктивных производных типах (čelo, kolěno, čeljustь). С другой стороны, между архаизмом и инновацией ус-тановима связь четкой преемственности, выражающаяся в воспроизводстве семантической модели (ср. изосемантизм переходов рождать > член тела). Производное на −ja sěmьja вторично (включая и его значение), судя по более архаичному производному на −ro- sębrъ> < sěmro-, образованному не от основы на −i sěmь, а от основы на −о sěmo-. Следующий ниже слой (IV стадия) целесообразно определить как протославянский, соответствующий переходному периоду развития группы индоевропейских диалектов, близких к прото-балтийским:

pter-/ ptr-, otikos — mater-, диал. maia / sūnus — dukter- (dhoito-, orbho-) / bhrāter — suesr-; syesrēno- / ptruuio auio- teta / neptiio- / dhēdh-, bhābhā, an-// manguio-, viro-, poti- gena / suekro- suekry- / snusā; ĝenətiio- / daiuer-, ĝulōus, siourio-, ienəter-.

В целом существенное отличие от праславянского состояния наблюдается здесь в факте отсутствия типичных славянских черт и, напротив, активного функционирования формантов и словообразовательных моделей, утрачивающих продуктивность в собственно праславянском. Количество основных названий родства меняется в сторону сокращения, в ряде случаев противопоставленные термины обнаруживают более емкую семантику. В частности, это можно отнести к паре suekro- suekry, которая охватывает и отношения, позднее выраженные парой праслав. fostь — tьstja, т. е. первоначально родители мужа и жены назывались одинаково.

Как и для других состояний, для протославянской терминологии родства можно говорить об архаизмах и инновациях. Среди частных инноваций можно назвать протослав. ot-ikos, общее с греч. ‘Αττικός, которое функционально отлично; далее, протослав. suesrēno-, соответствующее протобалт. диал. suesrino-, и пралатинскому suesrīno-; bhrātriā, общее для протославянского и для греческого. Замечательный расцвет характеризует такую инновацию, как словообразовательная модель с формантом −io / −iā, несомненно продуктивную на протославянской стадии, о чем говорит выделение этого форманта не только в протослав. диал. та-iа (общее с греч. ματα), bhrātr-iā, ptruu-io-, au-io-, nepti-io-, siour-io-, но и в таком протославянском новообразовании, как mangu-io-. Расцвет модели с формантом −io / −ia, которая сама по себе восходит к более древнему периоду, объясняется более четкой морфологической характеристикой этого суффикса (мужской род — женский род), отсутствующей у более архаичных формантов, представленных к этому времени только в архаизмах. В семантическом отношении модель на −io / −iā представляет несравненно более выгодные возможности индивидуализации, в которой существует к этому времени, по-видимому, внутренняя потребность в системе протославянских терминов родства. Вместе с тем словообразовательную инновацию на −iο / −ιā связывает с архаической моделью на −ter (о которой ниже) такая устойчивая тенденция, как воспроизводство семантической и морфологической моделей в условиях противопоставленных отношений пар терминов[1466]. Морфологическая регуляризация проявляется и во вторичном оформлении названий протослав. gen-ā, snus-ā (первое — из архаической нерегулярной основы, второе — из древней основы на −о с вероятным первоначальным собирательным значением ‘связь’).