История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя - Олег Трубачев

Совокупность протославянских названий родства покрывается, по-видимому, судя по внешним данным, рядом архаичных производных от более древнего kenə- ‘родить’; более широкая общность обозначается как suobho-, местоименного происхождения; территориальный аспект представлен в keim-: koim-ro-. Активным и основным выразителем значения ‘родить’ является kuel-, судя по внутренним данным, ср. инновации в терминологии частей тела: протослав. kelom- ‘лоб’, kolen- ‘колено’, keli-ousti- ‘челюсть’; протобалт. keljo- ‘колено’. Названия частей тела от и.-е. ĝenə- все в протославянском архаичны. Об активности kuel-, давшего, вероятно, и протославянское название рода, говорит и новообразование — мужской термин kelouoiko-, откуда пра-слав. čelověkъ. Эти же соображения подтверждаются сравнительным распределением производных от ĝena- и kuel- в других индоевропейских диалектах.

Протослав. otiko-, давшее праслав. otьcь, едва ли функционирует как основной термин. Сравнение с внешними данными, а также ряд внутренних моментов — название отцовского дяди ptruuio, особенно архаическое производное в болг. паст(o)рок ‘отчим’ (pō-pətor-) — говорят о том, что основным названием было протослав. pter-, более емкое по семантике, чем праслав. otьcь, современное рус. отец.

Этому состоянию предшествует стадия III:

pəter — māter / sūnus — dhughəter / bhrāter — suesor / pətruuo- auio- (ayo-) / neptiio- / man-, pot-, uiro- guen- (gun-) / suekro- suekru-I snuso-; ĝenəto- / daiuer, ĝelō(u)s, siour-, enəter- (jenəter).

Это состояние тоже характеризуется четко выраженным проведением принципа морфологической регуляризации, однако распространение более пригодного для дифференциации мужских и женских названий форманта −io / −iā гораздо ýже, чем на стадии IV, сама дифференциация двух одушевленных родов выражена слабо и непоследовательно, причем явно сказываются трудности преодолевания более древнего состояния. Функционирует главным образом основной морфологический выразитель противопоставления парных названий — элемент −(t)er, генетически восходящий к более древней эпохе. В древнейшей, по-видимому, паре этот элемент вторично обобщен обоими членами пары (pəter — māter), судя по возможности иного оформления одного из членов этой пары (ma-ia). Формант −(t)er функционирует как более или менее продуктивное средство морфологической регуляризации и формализации противопоставленности членов пары. Вместе с тем вполне очевидна характеристика этого форманта, послужившая причиной утраты им продуктивности на рассматривавшихся ранее последующих стадиях развития терминологии родственных отношений, когда в свою очередь продуктивным стал формант −io- / −iā. Эта характеристика, носящая на себе печать глубокого архаизма, заключалась в том, что показатель −(t)er не выражал противоположения одного одушевленного рода другому (в отличие от более позднего −io- / −iā) и генетически восходил к эпохе до дифференциации мужского и женского рода. Здесь можно упомянуть полезное наблюдение о функциональном и формальном сходстве имен на −ter со словами среднего рода (ср. отсутствие форм именительного падежа на −s у имен на −ter в индоевропейском[1467]).

Возвращаясь опять к взаимоотношениям названий родства на Ш стадии, отметим, что ряд привычных для нас звеньев родственной терминологии не заполнен, характеризуется архаическим отсутствием специальных терминов. Морфемы, которые позже выступят в функции этих последних, существуют пока в ранге второстепенных названий наряду с основными, которые в условиях отсутствия ряда позднейших противопоставлений характеризуются большим семантическим наполнением, обозначают целые классы отношений. Так, положительно нельзя проследить древних названий деда, бабки, эта пара противопоставлений отсутствует, а сами отношения, как и отношения дядьев и теток, укладываются в более общее противопоставление типа ‘старший мужчина’ — ‘старшая женщина’. В связи со сказанным выше отсутствуют обозначения внука. Словообразовательно-этимологические связи, очевидные для ряда названий, позволяют предполагать у последних характер новообразований, так что в принципе следует считаться с возможностью еще целого ряда «пустых мест» с точки зрения современной системы: ср. и.-е. *snusos ‘сноха, жена сына’ в ряде индоевропейских диалектов при полном отсутствии в протобалтийском, где, например, лит. marti ‘сноха, невестка’ < mar-tia < и.-е. mer- / mor- ‘молодое существо, девушка’, т. е. вскрывается практическое тождество с рядом внесистемных (относительно терминологии родства) обозначений молодого, маленького существа. Ср. также прозрачный производный характер snusos < sneu- ‘связывать’.

На этой стадии, а также, видимо, и раньше основным термином для ‘родить’ является ĝerə-, а kuel- на этой древней стадии ведет себя как иной, технический термин — ‘вертеть’, ср. архаизм kolo / koles- (праславянская основа на согласный), лит. kaklas (kal-kl-as) ‘шея’. Подавляющая масса названий частей тела образована от ĝenə, от него же образовано древнее ĝenəs-’род’. Само ĝепə- характеризуется довольно широким, синкретическим значением, вмещающим в себя и позднейшее узкое ĝепə- I ‘родить’ и вторичное ĝепə- II ‘знать’. Последнее подтверждается, как уже писалось ранее (Терм. род. С. 156–157), внутренними данными ряда индоевропейских диалектов; ср. контекст типа «знаю человека». Что касается понимания термина контекст, целесообразно предпринять некоторые уточнения, вызванные значительной экспансией и фактической расплывчатостью употребления этого термина. Понятие контекста весьма существенно для лексикологических дисциплин, судя по тому, что именно в последних оно приобретает новые автономные оттенки; ср. топонимический контекст, иными словами «совокупность топонимов (и гидронимов), характерная для данной территории». В конце концов и то, что не совсем точно определяется как словесный контекст (в работах по семантике и исследованиях лексико-семантических полей и систем), в действительности более подходит под описательное определение как совокупность взаиморазличия и противопоставления слов одной системы, или поля. Для интересующей нас в настоящей статье проблематики удобнее, более строгое понятие контекста как совокупности реального употребления слов, т. е. примерно такое, как его понимает Э. Бенвенист в своей известной статье о семантических проблемах реконструкции[1468]. В данном случае контекст — это элементарное фразовое сочетание, как правило, «глагол + управляемое имя». Особенно поучительно исследование такого контекста для понимания эволюции употребления глагола, поэтому контекст — важный ресурс для новых, обоснованных глагольных этимологий, хотя, впрочем, и не только глагольных. Описанный контекст также допускает выделение архаистических и вторичных моментов словоупотребления. Так, к числу архаизмов было отнесено словоупотребление нем. kenne den Menschen (а не weiss..!), греч. γιγνώσκω τόν άνδρα (а не οίδα..!). То, что мы заговорили об эвристических возможностях, вытекающих из анализа контекста, об этимологии, отвлекшись от преимущественного аспекта одновременности, избранного нами здесь, может быть использовано как признак того, что мы вступили в область проблематики поля. Это морфосемантическое поле глагола ĝепə-.

II стадия: pa-ter — та- / sūnus — dhugha- / sues— bhrā-.

Обозначение родственных отношений носит еще более обобщенный, классифицирующий характер. Число системообразующих терминов, по-видимому, невелико. Морфемы, которым в будущем предстоит умножить число противопоставленных терминов и системообразующих названий, существуют в лучшем случае на положении второстепенных названий, а не в качестве терминов. Таковы man-, uiro-, которые лишь характеризуют качества мужчины и еще не включены в термины родства. Противопоставление sūnus — dhugha-, реквизированное из ряда обозначений физиологических свойств и возрастного различия, носит самый начальный характер. Основа sues- (откуда затем suesor и куда примыкают позже suekro-, suekrū-) еще может быть охарактеризована как употребимая с широким значением ‘свой, родной’, возможно, ‘не подлежащий кровосмесительству’. Вместе с более молодым, по-видимому, bhrā- эта генетически местоименная основа дала одну из древнейших пар противопоставленных терминов. Основа позднейшего и.-е. bhrāter может быть определена как «первичная вокабула». «Первичная вокабула» (vocable primaire) введена в лингвистический обиход Бенвенистом[1469] и обозначает слова, ограниченные одним языком или одной группой родственных языков, а также не поддающиеся анализу, не сводимые к более простому полнозначному элементу этого же периода языка или его предшествующего периода. Первичных вокабул, как отмечает Бенвенист, много в наиболее древних сферах индоевропейского словаря, таких, как термины родства, названия частей тела (названия языка, селезенки, последнее — с неуточненной формой). Другая группа «первичных вокабул» — это слова с установимой формой, но с явной аномалией структуры. Не следует думать, что приведенная выше весьма широкая характеристика целиком приложима к основе и.-е. bhrāter. Последнее послужило до известной степени лишь поводом для того, чтобы обратить внимание на плодотворное понятие «первичной вокабулы».