Принцесса-невеста - С. Моргенштерн

Другая причина, по которой я сократил эту часть, вот в чём: вы понимаете, что воскрешающая пилюля просто обязана сработать. Вы не стали бы проводить всё это время с такой сварливой парочкой, как Макс и Валери, чтобы в итоге потерпеть неудачу. По крайней мере, такой мастер, как Моргенштерн, не стал.

И последнее: Хирам, мой редактор, посчитал, что часть про Кудесника Макса звучала слишком по-еврейски, слишком современно. Здесь я позволил ему поступать как хочется; это моя больная тема, потому что, возьмём только один пример, в «Бутче Кэссиди и Сайденс Киде» была строчка, где Бутч говорил: «У меня отличное зрение, а остальные ходят в бифокальных очках», – и один из моих гениальных продюсеров сказал: «Эту строку надо убрать; я не могу указать своё имя в фильме, в котором есть такая фраза», – и я спросил, почему, и он ответил: «В те времена так не говорили; это анахронизм». Я помню, как объяснял ему: «Бэн Франклин носил бифокальные очки – Ти Кобб был чемпионом Американской Лиги, когда эти парни были живы – моя матьбыла жива, когда эти парни были живы, и онаносила бифокальные очки». Мы пожали друг другу руки и разошлись врагами, но эта строчка осталась в фильме.

И поэтому суть вот в чём, почему Макс и Валери не могут звучать по-еврейски? Думаете, что парень по имени Симон Моргенштерн был ирландским католиком? Забавно – родителей Моргенштерна звали Макс и Валери, и его отец был доктором. Жизнь имитирует искусство, искусство имитирует жизнь; я всегда путаю их, как никогда не могу запомнить, кларет – это бордо или бургундское вино. Они оба хороши на вкус, и, думаю, остальное не важно, и так же считает и Моргенштерн, поэтому возвращаемся к повествованию спустя тринадцать часов, точнее, в четыре часа дня, за два часа до свадьбы.

– Вы хотите сказать, что это оно и есть? – ошарашено спросил Иниго.

– Да, – гордо кивнул Макс. Он очень давно не работал столь долго и напряжённо, и чувствовал себя превосходно.

Валери была так горда.

– Прекрасно, – сказала она. Затем повернулась к Иниго. – У тебя такой разочарованный голос – как ты себе представлял воскрешающую пилюлю?

– Не как комок глины размером с мячик для гольфа, – ответил Иниго.

(Снова я, в последний раз в этой главе: нет, это тоже не анахронизм; мячи для гольфа существовали в Шотландии семьсот лет назад, и, кроме того, вспомните, что Иниго учился у шотландца МакФёрсона. Вообще-то, всё, что Моргенштерн написал, исторически верно; прочитайте любую приличную книгу по Флоринской истории.)

– Обычно в конце я покрываю их шоколадом; так они выглядят намного лучше, – сказала Валери.

– Уже, должно быть, четыре часа, – заметил Макс. – Тебе стоит побыстрее приготовить шоколад, а то он не успеет застыть.

Валери, взяв комок, начала спускаться по лестнице в кухню.

– Это твоя лучшая работа; улыбнись.

– Оно точно сработает? – спросил Иниго.

Макс уверенно кивнул. Но не улыбнулся. Что-то на задворках сознания беспокоило его; он никогда ничего не забывал, ничего важного, и это он тоже не забыл.

Он просто не вспомнил вовремя…

В 4:45 принц Хампердинк вызвал Йеллина в свои покои. Йеллин явился незамедлительно, с ужасом ожидая того, что, как он знал, должно было произойти. На самом деле его заявление об отставке уже лежало, написанное, в конверте в его кармане.

– Ваше Высочество, – начал Йеллин.

– Докладывайте, – приказал принц Хампердинк. Он был одет в свой ослепительно белый свадебный костюм. Всё ещё выглядел как огромная бочка, но ярче.

– Все ваши пожелания были исполнены, Высочество. Я лично проследил за каждой деталью. – Йеллин очень устал, его нервы уже давно были полностью издёрганы.

– Конкретнее, – сказал принц. Семьдесят пять минут отделяло его от того момента, когда ему впервые предстоит убить женщину, и он думал о том, успеет ли схватить её за горло до того, как она закричит. Весь день он тренировался на огромных сосисках и смог отточить движения, но всё же огромные сосиски – это не шеи, и при всём желании не становились ими.

– Все входы в замок были заново опечатаны этим утром, исключая главные ворота. Остался лишь один вход и лишь один выход. Я сменил замок на главных воротах. К новому замку есть лишь один ключ, и я держу его при себе, где бы я ни был. Когда я нахожусь снаружи с сотней солдат, я запираю дверь снаружи, и никто не может покинуть замок. Когда я с вами, как сейчас, я запираю ворота изнутри, и никто не может войти в замок.

– Следуйте за мной, – велел принц и подошёл к большому окну своих покоев. Он указал наружу. Под окном был прелестный аккуратно разбитый садик. За ним – личные конюшни принца. За ними, как можно догадаться, – внешняя замковая стена. – Так они проберутся сюда, – сказал он. – Перелезут через стену, затем через мои конюшни, через мой сад, к моему окну, задушат принцессу и вернутся обратно тем же путём раньше, чем мы их заметим.

– Они? – спросил Йеллин, заранее зная ответ.

– Гульденцы, конечно же.

– Но стена там, где вы указали – самая высокая из стен, окружающий Флоринский замок – в этом месте она пятьдесят футов в высоту – поэтому это наименее вероятное место для атаки. – Он отчаянно пытался не утратить контроль над собою.

– Это ещё одна причина, по которой они выберут эту позицию; кроме того, всем известно, что гульденцы – непревзойденные альпинисты.

Йеллин никогда об этом не слышал. Он всегда считал, что швейцарцы являются непревзойдёнными альпинистами.

– Высочество, – предпринял он последнюю попытку, – ещё ни от одного шпиона я не слышал ни слова ни о каком заговоре против принцессы.

– Из достовернейшего источника я знаю, что сегодня ночью состоится попытка убийства принцессы.

– В таком случае, – сказал Йеллин, опустился на одно колено и достал конверт, – я должен уйти в отставку. – Это было трудное решение – Йеллины управляли правоохранительными органами Флорина вот уже много поколений подряд и относились к своей работе более чем серьёзно. – Я не способен как следует выполнять свою работу, сир; прошу простить меня и поверить мне в том, что ошибки, которые я совершил – это ошибки тела и разума, но не сердца.