Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков

всеми. Ретроград по своим мнениям, послушный советам коновода ретроградов графа Панина, Долгоруков весьма не сочувствовал реформам, но не имел ни довольно ума, ни довольно характера, чтобы стать им поперек на пути. Он мечтал своим вежливым обхождением облагородить тайную полицию, то есть мечтал превратить грязь в бланманже — заблуждение довольно забавное! Ретрограды с большим лукавством воспользовались эпизодом 4 апреля; Долгоруков являлся им орудием плохим, недостаточным; одни хотели заменить его Муравьевым-вешателем, но этого боялись даже его единомышленники; он имел притом много врагов. Другие хотели назначить Чевкина, но рассчитали, что он в два месяца со всеми перессорится; третьи — Панина, переименовав его в генералы от кавалерии[321], но поняли, что это значило бы уже играть в совершенно открытую игру, значило бы разом обнаружить свои истинные стремления, и потому решились назначить графа Петра Андреевича Шувалова, человека средних лет (он родился в 1827 году) и менее известного, чем Панин, этот полоумный Агамемнон ретроградов. Следствие по делу 4 апреля вверили Муравьеву в том убеждении, что он из мухи сделает слона, и в надежде по окончании следствия отбросить в сторону этого тигра, не довольно ручного.

Шувалов не одарен большим умом, но вовсе не глуп: он хитер, ловкий придворный, но не имеет не только способностей государственного мужа (какие он в себе воображает на основании своего баснословного самолюбия и необузданного властолюбия), но еще лишен настоящего политического такта; ловкий при дворе, подобно отцу своему обер-гофмаршалу, он в политике близорук: умственный кругозор его ограничен; он льстит себя несбыточной надеждой в возможности силой подавить требования века и дать отпор неотразимому духу времени. В нем под лоском навыка светского, под блеском мишуры салонной много свойств аракчеевских: бездушие, жестокость, алчная жажда к власти неограниченной, бесконтрольной; он спит и видит сделаться Аракчеевым Александра II и быстро стремится к своей цели… Ему много вредит жена его (урожденная Черткова, вдова графа Михаила Орлова-Денисова), женщина ума ограниченного, самонадеянности невероятной, чванная, мелкосамолюбивая, сварливая; она ему делает много врагов…

Шувалов в 1861 году был вторым начальником III Отделения, допрашивал и мучил Михайлова, но вскоре провалился политически во время волнений между петербургскими студентами: прискакав к университету с пожарными трубами, он сделался смешным и потерял место. Три года спустя старая приязнь отца его с Валуевым доставила ему должность остзейского генерал-губернатора, а эпизод 4 апреля, ловко эксплуатированный, открыл ему возможность стремиться в Аракчеевы. В первое время его разладица с Муравьевым-вешателем бросала на него весьма выгодную тень, но все это было не чем иным, как столкновением личных властолюбий: Шувалову было досадно, что не ему поручено следствие, а Муравьеву было горько, что начальником III Отделения сделали не его, а человека тридцатью годами моложе. Вскоре Муравьев умер, а между тем к Шувалову и предводимым им ретроградам приспела помощь неожиданная… Цесаревна Мария Федоровна, хотя не красавица в полном смысле слова, но женщина необыкновенно приятная лицом, взглядом, обхождением, разговором, женщина очень умная, но властолюбивая и совершенно преданная понятиям ретроградным. Отец ее, Датский король, преисполнен аристократической спеси, ненависти к либерализму и к современным идеям, а мать, родом из этого Гессен-Кассельского дома, который разбогател в XVIII веке, продавая своих подданных в английскую армию: за солдата, который возвращался увеченным, платилось столько-то процентов прибавки, а за солдата убитого или умершего платилась еще большая прибавка. Гофмаршалом двора цесаревны находится Владимир Скарятин, двоюродный дядя Шувалова, сын Якова Федоровича Скарятина{88}, одного из убийц Павла и шарфом которого Павел был задушен.

Зато Шувалов и разгулялся! Без его согласия Валуев не смеет назначить ни одного губернатора. В последнее время губернаторами все назначаются люди богатые: в Харьков — Дурново, чрезвычайно богатый по своей бабушке (из рода Демидовых); в Симбирск — старший сын Орлова-Давыдова; в Петербург — личный друг Шувалова, граф Николай Левашов, человек ума недальнего, совершенно бестактный, характера невыносимого, злой, раздражительный, вечно злобствующий, он хуже самого Чевкина, которого прозвали «еж в генеральских эполетах». Губернатором в Казань назначен один из Скарятиных, двоюродных дядей Шувалова (их не должно смешивать со Скарятиным — вестовиком, борзописцем олигархов).

После 4 апреля между двумя ретроградами происходил следующий разговор: «Надобно теперь государя вывести с ошибочного пути, по которому он шел столько лет: что за реформы, что за глупая гласность, к чему все эти сделки? Ведь прежде жили без них». «Вы правы, — отвечал другой, — но зато Шувалов примется за дело; он поворотит государя на хороший путь; теперь уже не будут нам жужжать в уши реформами». «Ну, а как государь будет упираться?» — «Не бойтесь: Шувалов сумеет его держать в руках; по струнке пойдет, голубчик».

И точно, голубчик идет по струнке: Шувалов царствует. Друга своего Грейга он назначил товарищем министра финансов, но это лишь для виду. Грейга предназначает Шувалов в морские министры, когда сделает шах и мат Константину Николаевичу, а в министры финансов он прочит своего двоюродного брата, графа Петра Григорьевича Шувалова, женатого на Гагариной, который финансовыми статейками в разных журналах явно доказал и свою умственную неспособность и свое незнание финансового дела, того самого Петра Григорьевича Шувалова, который в последние годы жизни императрицы Александры Федоровны заведовал расходами двора ее. Теперь Шувалов (Аракчеев) прогнал товарища министра юстиции Стояновского; на место его он посадил своего приятеля, графа Константина Палена, и очень озабочен старанием удалить Дмитрия Милютина и заменить его киевским Безаком, в товарищи которому по Военному министерству он прочит своего друга, графа Владимира Бобринского (старший брат которого женат на сестре Шувалова). Папеньку своего он прочит в министры двора, когда схоронят давно умершего старика Адлерберга; родного брата своего, графа Павла, женатого на Белосельской, он прочит в московские генерал-губернаторы, а шурина своего, графа Александра Бобринского, в статс-секретари Комиссии принятия прошений. Таким образом он надеется «обшуваловить» всю Россию.

Нахальство этого временщика неслыханно: подобного не бывало со времени Аракчеева. В одном из заседаний Совета министров он, опираясь на слова «Рескрипта 13 мая», где сказано «об удалении чиновников неблагонадежных», объявил, что ему, как начальнику тайной полиции, лучше всего будто бы известны свойства и направление каждого лица и потому, дескать, «следует ему предоставить право увольнять по его благоусмотрению чиновников всех ведомств». Некоторые министры для сохранения своих мест подчинились бы этому нахальному требованию, но Константин Николаевич, как брат царский, Горчаков, как старик, и Дмитрий Милютин, как министр самостоятельный, восстали против, и дерзкая попытка временщика осеклась до поры до времени.

Ретрограды весьма неблагосклонно смотрят на земские учреждения. Их усилиями оттянуто во многих губерниях