Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков

те учреждения, где они находились прежде. Государь и опекун его Шувалов не размыслили, бедные, что из этих учреждений некоторые уже закрыты и не существуют более!!! Как же им передавать бумаги и деньги?..

Что за ерунда, что за ералаш!..

Новое доказательство, что Александр Николаевич сам не понимает, что подписывает и что приказывает с чужого голоса. Принятые правительством меры оправдывает лишь один журнал «Nord», журнал, похвалы которого в глазах порядочных людей хуже всякой брани.

Ретрограды нимало не заботятся скрывать своих целей: они громко говорят о необходимости пересмотра положения о земских учреждениях, чтобы обратить управы в прежние земские правления, а собрания сзывать лишь для выбора членов управы; они говорят о наложении на крестьян особых податей для вторичного вознаграждения прежних помещиков, о предоставлении судам, а в некоторых случаях губернаторам и даже исправникам права за некоторые проступки наказывать простолюдинов определенным количеством розог; наконец, и прежде всего, о восстановлении цензуры.

Петру IV хотелось иметь свой журнал, потому что «Северная Почта» не пользуется ни малейшим авторитетом и возбуждает общий смех. За продажными журналистами дело не стало бы, но всякий человек, не совсем лишенный здравого смысла, понимает, что подобный порядок вещей, если бы он был введен, не простоит долго, а поведет к перевороту, и между писателями не совершенно бездарными не нашлось ни одного, который бы счел выгодным и неопасным для своей будущности продать перо свое на подобные затеи. Петр IV основал газету «Народный Голос», исполненную всякой бессмыслицы и галиматьи: говоря пошлым языком кабаков, она мнит вести речь народную. Эта газетка судит о народе из передней III Отделения и не понимает вовсе ни ума, ни могущества народа русского. Впрочем, эта газетка до такой степени опошлилась, что и Петр IV от нее отрекается: ей уже дано предостережение, и «Nord» уверяет, будто «Народный Голос» не служит никому официозным органом.

Этот «Nord» сам забавен своей пошлостью: он печатает все, что ему присылается из III Отделения. Дают земские учреждения — «Nord» восторгается и умиляется перед мудростью правительства; закрывают земское собрание — «Nord» опять кричит о мудрости правительства. Между своими сотрудниками «Nord» имеет г-на Скрипицына, старого охотника до особенных путей, и двух странствующих по Европе наблюдателей: г-на Юрия Маврина и г-на Моллера; последний под псевдонимом «Адека» печатает корреспонденции в «Русском Вестнике». В Петербурге один из корреспондентов «Nord», Катакази, официально служащий при вице-канцлере, сын того сенатора, который принужден был оставить должность попечителя Харьковского университета за то, что сходился во вкусах с г-ном Скрипицыным. Ныне он занимает старшее кресло в первом департаменте Сената, чем обязан Замятнину, шурин которого Неклюдов женат на его дочери. Сын Катакази — достойное чадо родителя своего.

О Валуеве много говорить нечего: внимательно угождая всегда тем, кто имеет перевес при дворе, он, временно посаженный в министерство, держится на нем вот уже шесть лет и просидит еще, потому что всякий временщик и всякая преобладающая партия будут иметь в нем своего подручника. Ума недальнего, но весьма начитанный, трудолюбивый, умеющий хорошо говорить по-русски, что для старых членов Государственного совета столь же поразительно, как если бы им ввели слона в заседание, Валуев, высокого роста, осанистый, сановитый, изысканно одетый, с головой высоко поднятой, с речью важной, умеет самым величавым образом усердно во всем угождать временщикам и людям ему нужным.

Министр юстиции Замятнин — тот же Валуев, переложенный на пошлую прозу. Он вовсе не имеет сановитости и величавости Валуева, но такой же придворный угодник. Возведением своим в министры он обязан тому, что был товарищем министра, а это место получил он при Панине… Этот последний, деспот и причудник, знал, что Замятнин будет ему во всем послушен и, кланяясь, будет усердно исполнять всякие его повеления. Между тем начались реформы. Панин был удален за то, что противился уничтожению телесных наказаний. Замятнин заступил на его место и, видя власть в руках константиновцев, содействовал реформам; теперь власть в руках Петра IV и Замятнин сделался шуваловцем. Он взял было себе в товарищи настоящего юриста, Стояновского, но, когда Петр IV заметил ему, что магистратура составлена дурно, не холопствует, держит себя независимо, Замятнин с дивной наивностью отвечал: «Да ведь выбирал людей не я, а Стояновский»… Тотчас Стояновского сдали в кладовую (то есть в Сенат), а на место его назначен приятель Петра IV, граф Константин Пален, ретроград и остзеец.

Граф Панин, потеряв портфель юстиции, всюду совался для получения места и по смерти Блудова назначен начальником второго (то есть законодательного) Отделения Собственной [Е. И. В.] канцелярии. Можно себе вообразить, какие проекты законов способна породить колобродная голова графа Виктора Никитича?.. Он — ближайший и доверенный советник Петра IV, наущатель на все меры ретроградные, жестокие, нелепые и прочие… Впрочем, как часто бывает с людьми ума расстроенного, он иногда очень хитер: во время каракозовского дела, слушая речь защитника г-на Кобылина, он проливал слезы. У одного из членов Государственного совета спросили впоследствии, что это значит. Тот отвечал: «Теперь никто уже не вправе будет сказать государю, что граф Панин противится реформам, сделанным его величеством: эти реформы так пленили его, что извлекают из глаз его слезы умиления». Обеспечив себя таким образом, он будет писать проекты законов, какие ему вздумается.

Барон Модест Корф, во всю жизнь свою бегавший за министерским портфелем, каким бы то ни было, после Одиссеи многолетней и неудачной, поймал наконец место вроде искомого им… Ныне три года, что он председательствует в департаменте законов Государственного совета. Человек довольно умный, хорошо воспитанный, хорошо образованный, до невероятности искательный, он неутомимо добивается наград, отличий и прочего. Покойный князь Илларион Васильевич Васильчиков говаривал: «Корф, когда благодарит за полученную награду, тут же, кланяясь, испрашивает другую». Способностей государственных он не имеет, но считает себя гением; всегда был ретроградом и ныне, на исходе седьмого десятка лет своих, еще пуще прежнего боится всяких реформ, в особенности двух: уничтожения чинов и преобразования Государственного совета.

Министр просвещения и обер-прокурор Синода граф Дмитрий Андреевич Толстой, человек очень умный, с обширными познаниями, трудолюбивый, ловкий, искательный и, можно так выразиться, «иезуит православия». Воспитанник Лицея и товарищ Головнина, он в молодых летах был введен этим последним в круг близких людей великого князя Константина Николаевича и был директором канцелярии Морского министерства. Он не ужился с Головниным, который самодержавствовал при великокняжеском дворе. Имея привычку, если хотел удалить кого-нибудь, спускать его в гофмейстеры ко двору государя, Головнин то же сделал и с Толстым, когда константиновцы забрали себе в руки власть в