Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков

конце 1861 года. Толстой, снедаемый честолюбием и жаждой деятельности, не мог, праздно сложа руки, разгуливать в гофмейстерском мундире. Не видя в то время возможности поймать министерский портфель, он вздумал сделаться обер-прокурором Синода. Это важное место занимал генерал-адъютант Ахматов{90}, николаевец, ничтожный и пустейший, в молодости своей обязанный флигель-адъютантством своей репутации благочестия, а репутацией благочестия обязанный дружбе своей с Андреем Муравьевым, как известно, охотником бродить особенными путями. Присутствие Ахматова в Синоде было скандалом. Товарищ Ахматова князь Сергей Николаевич Урусов, человек прямой, честнейший и благороднейший (о нем я буду говорить далее), не желал быть обер-прокурором Синода. Граф Дмитрий Толстой для получения этого места написал книгу, весьма замечательную и чрезвычайно богатую фактами «Le Catholicisme Romain en Russie»{91}, и назначен был обер-прокурором. Политических убеждений он не имеет, а всегда идет по направлению ветра. Когда ретрограды воспользовались событием 4 апреля для завладения властью, за невозможностью прогнать разом всех константиновцев, они поспешили удалить из министерства одного из самых влиятельных из них, и если не всегда самого практичного, то по крайней мере самого предприимчивого и самонадеянного — Головнина. Ретрограды посадили на министерство Толстого, зная, что у него и с Головниным, и с великим князем есть старые счеты; сверх того, они уже видели, что он по Синоду усердно угождает ханжеству императрицы, которая, все более изолируясь от людей и от общества, через то все менее и менее может знать и потребности России, и направление общественного мнения. А между тем все-таки императрицу менажировать нужно: всегда может сказать свое слово.

Министр почт и телеграфов граф Иван Матвеевич Толстой, по уморительной надменности своей получивший прозвище «Павлин Матвеевич», являет в особе своей яркое сочетание полнейшей неспособности и политического тупоумия и самонадеянности презабавной. В 1838 году, за несколько месяцев до отъезда цесаревича (нынешнего государя) в путешествие по Европе, Иван Матвеевич был болен горячкой. Двоюродная сестра его, графиня Екатерина Федоровна Тизенгаузен, приятельница тогдашней императрицы, рассказывала везде, что он в бреду горячки все пел «Боже, царя храни». Вот, дескать, как юноша предан царю своему! Его назначили к цесаревичу секретарем по иностранной переписке, а по возвращении из путешествия — шталмейстером к цесаревичу. Александр II боится умных людей и терпеть их не может: общество их стесняет его, как настоящее бремя. Можно посудить, как он полюбил Ивана Матвеевича и сделал его своим ежедневным собеседником. По восшествии на престол он его навязал Горчакову в товарищи, но ловкий вице-канцлер через три года умел сбыть Толстого с рук, испросив ему пожалование в обер-гофмейстеры, а первые придворные чины по этикету несовместимы со званием министерского товарища. Толстой захотел сам сделаться министром и сделался министром почт: место чрезвычайно важное в правительстве самодержавном, потому что тут перлюстрация писем, следовательно, полная возможность мирволить друзьям, вредить врагам и вообще обделывать всякие делишки. Неспособность его в управлении доходит до исполинских размеров: почтовая часть в России в совершенном расстройстве, в ней полная неурядица, и высокая неспособность Ивана Матвеевича недавно награждена графским титулом.

Министр путей сообщения Мельников слыл прежде, неизвестно почему, весьма хорошим администратором и врагом злоупотреблений, но со времени поступления его в министерство{92} ясно, что он продолжает старую, весьма известную систему ведомства путей сообщения. Все по-старому, то есть… В вашем «Колоколе» об этом напечатана была в прошлом году весьма любопытная статья.

Муравьев-вешатель, в бытность свою министром государственных имуществ, искал себе товарища и, боясь красных, взял на эго место Зеленого, в сущности серовато-бесцветного. Зеленой наследовал после своего дикого патрона звание министра государственных имуществ и всеми силами старается продлить существование этого ведомства, которое после закона 19 февраля 1861 года — настоящий анахронизм. Но если существование этого ведомства для России вредно и убыточно, зато оно весьма выгодно для Зеленого и его чиновников.

Говоря о министрах, следует упомянуть о государственном секретаре князе Сергее Николаевиче Урусове{93}. Это — личность в высшей степени почтенная. Ум ясный, бескорыстие примерное, отчужденность от всяких интриг, прямизна неуклонная и в словах, и в поступках, совершенная независимость характера и воля твердая, скрытые под формами самыми мягкими и ультравежливыми. Юрист по страсти, он долго служил обер-секретарем в московском Сенате; общественное мнение требовало его в обер-прокуроры, но министр юстиции Панин, враг характеров независимых, слышать не хотел о том, а между тем Урусов поставил себя на такую ногу, что и обер-прокуроры и сенаторы в делах казусных прибегали к нему, и мнение скромного обер-секретаря иногда решало дела, имея более веса, чем целые департаменты сенаторов. Чуждый интригам, Урусов оставался вдали от Зимнего дворца; но за него стала хлопотать без его ведома его сестра, умная, милая и ловкая Анастасия Николаевна Мальцева{94}, и выдвинула своего брата. Он мог быть обер-прокурором Синода, но не захотел иметь дело с духовным сословием, в среде коего еще более интриг и дрязг, чем между мирянами. Интриганы не любят Урусова, плуты его ненавидят, но все уважают человека, который при дворе остался прямым и независимым.

Теперь поговорю о конституционистах и об олигархах.

Конституционисты хотят конституции безсословной. Они убеждены, что нынешние дворяне много выиграют в уничтожении устарелых перегородок, разделяющих сословия. Дворянство в России столь многочисленно, что за малыми исключениями вся образованная интеллигенция к нему принадлежит; для самих дворян будет и почетнее, и в политическом отношении гораздо выгоднее быть обязанными своим участием в делах государственных не слепому случаю рождения, а сознательному выбору своих сограждан без различия сословий. Партия конституционистов имеет своим органом «Московские Ведомости»{95}, которые с большой осторожностью и никогда не произнося даже слова «конституция» стремятся к этой цели. Странно, по-видимому, что эта партия не может себе найти другого журналиста, как вечно беснующийся Катков, которому непременно нужно вечно лаять и всегда кого-нибудь кусать, который в своих наездах всегда идет далее самого даже правительства и всякого, кто не разделяет его мнения, объявляет государственным преступником и даже изменником отечеству. Но выбор конституционистами «Московских Ведомостей» объясняется местными обстоятельствами. Конституционисты равно ненавистны обеим партиям, перемежающимся у кормила правления: и ретроградам и константиновцам; ретрограды не хотят конституции вовсе, никогда и нигде; константиновцы перестраивают, правда, государственное здание на конституционный лад, но хотят на все время своей жизни сохранить самодержавие, не замечая, что намордник этот уже сгнил, а нового никак не сделаешь. Если бы конституционисты учредили свой журнал, его бы задушили ранее года, а «Московские Ведомости», эту столь доходную оброчную статью университета, уничтожить нельзя. Можно, пожалуй, переменить