Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков

за это впоследствии доставил место обер-полицмейстера в Москве и поддерживал его там против воли князя Дмитрия Владимировича Голицына, который справедливо жаловался, что Цынский страшным образом ворует. Я спросил у Блудова, что делает в их комитете князь Василий Андреевич. Блудов отвечал: «Разве вы его не знаете? Он и глуп, и трус; ровно ничего не понимает, и всякий раз, когда кто-нибудь чихнет, ему слышится набат революции».

Да, 1826 год был единственной мрачной страницей в жизни Блудова, и он впоследствии горько раскаивался в своих поступках. Однажды он мне почти со слезами на глазах сказал: «Кто не имел слабостей? Кто мог всегда устоять против влияний людских? Иногда и честному человеку случится по слабости согласиться сделать то, о чем после горько будешь раскаиваться и что готов был бы искупить ценой нескольких годов своей жизни. Но в одном лишь могу отдать себе справедливость: руки мои остались чистыми; никогда чужое золото не замарало их!»

И он говорил истину[313].

В 1826 году он был пожалован в статс-секретари и назначен товарищем министра народного просвещения и духовных дел Шишкова. Это было странное сближение личностей, одна из тех бестактностей, коими столь обильно николаевское царствование. Друг Карамзина, которому Карамзин, умирая, завещал издание двенадцатого тома своей истории, друг и советник самых даровитых из новейших русских писателей той эпохи, Блудов становился ближайшим сотрудником защитника старинного русского слога, ближайшим сотрудником литературного и, можно прибавить, почти личного врага Карамзина и всех друзей его. Невзирая на всю мягкость характера Блудова, отношения между ним и Шишковым были весьма неприятными, но политическая звезда Шишкова уже совершенно склонялась к закату: Николай Павлович терпеть его не мог.

Александр Семенович Шишков был человеком благородного характера и замечательного бескорыстия. Добрый душой, но вспыльчивый, чрезвычайно упрямый в своих мнениях, тем более упрямый, что ум его был весьма ограниченный, он достиг уже сорокалетнего возраста в то время, когда Карамзин начал преобразование русского слога. Шишкову это весьма не понравилось: он бросился в противоположную сторону и со свойственной ему вспыльчивостью дошел в ней до крайности, а дойдя до этой крайности, упрямство его уже не позволило ему возвратиться. Он сделался главой староверов литературных и политических и отъявленным врагом всяких нововведений и всех нововводителей: число первых ежегодно уменьшалось; число нововведений и нововводителей ежегодно увеличивалось, и это еще более бесило раздражительного Шишкова. Трудолюбивый, но совершенно бездарный и вместе с тем крайне самолюбивый, он с досадой взирал на литературные успехи нового поколения. Аракчееву нравились в Шишкове бескорыстие, угловатость и резкость в обхождении, наконец, безотчетная и тупая ненависть его ко всему чужеземному; сверх того, чрезмерная ограниченность его ума и медвежья неуклюжесть в придворном обращении избавили Аракчеева от всякого опасения найти в нем соперника во власти. Когда в 1823 году Аракчеев через посредство архимандрита Фотия и митрополита Серафима удалил князя Александра Николаевича Голицына с Министерства народного просвещения и духовных дел, эта важная должность поручена была бездарному Шишкову, тогда уже старцу семидесятилетнему. После смерти Карамзина в мае 1826 года тупоумный старик советовал Николаю Павловичу запретить «Историю государства Российского», как будто «носящую в недрах своих зерна вредного либерализма» (собственное его выражение). Николай Павлович никогда не был прочь от того, чтобы преследовать что бы то ни было и кого бы то ни было во имя самодержавия, но за несколько дней до смерти Карамзина он вследствие письма умирающей императрицы Елизаветы Алексеевны послал Карамзину великолепный рескрипт, а семейству его пожаловал пенсию в пятьдесят тысяч рублей. Он не хотел перевершать сделанного им, и одно это обстоятельство спасло «Историю государства Российского» от запрещения, которому подверглись «Думы» и «Войнаровский» Рылеева и «Полярная звезда». Факт этот мне был рассказан Блудовым.

Ненависть Николая Павловича к Шишкову имела следующий источник. Когда скончался император Александр, то друг его, князь Александр Николаевич Голицын, объявил Государственному совету, что есть пакеты, запечатанные государем в трех экземплярах, одинакового содержания, и пакеты эти хранятся: один в Синоде, другой в Государственном совете, третий в Москве, в кремлевском Успенском соборе. Он предлагал, прежде чем приносить присягу новому государю Константину, распечатать пакет и узнать его содержание. (В этом пакете находилось отречение Константина от престола: Голицын и Николай Павлович знали это.) Для вскрытия пакета и прочтения бумаг требовалось менее получаса; следовательно, не было никакой беды ознакомиться с содержанием пакета, но министр юстиции князь Дмитрий Иванович Лобанов и министр просвещения Шишков, оба люди тупоумные и крайне упрямые, объявили, что ни под каким видом не согласятся приступить к какому бы то ни было занятию прежде принесения присяги своему законному государю. К ним присоединился петербургский генерал-губернатор, благородный, но бестолковый граф Милорадович. Николай Павлович, может быть, и не обратил бы внимания на протесты Лобанова и Шишкова, но Милорадовичем пренебрегать было опасно; он был всеми любим, а войском обожаем. Последующие затем события известны, но император Николай возненавидел Лобанова и Шишкова… В 1827 году Лобанов был удален от министерства, а в 1828 году — и Шишков, и на ходатайство Шишкова о пожаловании ему Андреевской ленты Николай отвечал резким отказом. При увольнении Шишкова в 1828 году министром народного просвещения назначен был добрый, но совершенно бездарный попечитель Дерптского университета, князь Карл Андреевич Ливен, старший из сыновей знаменитой Шарлотты Карловны, а товарищем к нему определен Сергей Семенович Уваров, пять лет спустя заступивший его место. Министерство просвещения было раздроблено; Синод снова составил особое ведомство, и обер-прокурор его, князь Петр Сергеевич Мещерский, получил право доклада у государя, а департамент духовных дел иностранных исповеданий, особенно порученный управлению Блудова, перечислен был в Министерство внутренних дел, и Блудов назначен был товарищем министра внутренних дел Закревского. Об отношениях Блудова к своему новому юродивому министру мы будем говорить в следующем номере «Листка».

Продолжаем наш рассказ о графе Блудове.

Мы сказали, что в 1828 году он был назначен товарищем министра внутренних дел Закревского. Считаем нужным сказать здесь несколько слов об этой последней личности, которая в наши дни еще так недавно в течение целых одиннадцати лет угнетала Москву.

Отец Закревского, бедный и пьяный помещик Тверской губернии, имел трех сыновей, из которых один, Иван Андреевич, был городничим в Ржеве, и удален был со службы за взятки, а другому, Арсению Андреевичу, деяния его сошли с рук не совсем столь неудачно. Он провел отрочество свое в шкловском кадетском корпусе, который основан был одним из мимолетных любовников Екатерины, безграмотным графом Зоричем, и в отношении не только к наукам, но даже и к