Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков

проявлении этом не существует лжи: истина все-таки берет верх. Добрая природа и горячая душа Блудова и здесь не облеклись в броню себялюбия; он в Англии научился уважать человечество, не разучившись любить его…

Но пребывание его в Англии не могло быть продолжительным. Жизнь в Лондоне дорога и при тогдашней цене жизни в Петербурге, не достигшей еще нынешней ужасающей дороговизны, жизнь лондонская была еще в то время гораздо дороже петербургской. Блудов имел очень небольшое состояние; у жены его состояние было порядочное, но не весьма значительное; между тем у них уже было четверо детей. Скромный и кроткий Блудов имел в сердце своем одну лишь струну непобедимой гордости, струну самую редкую в государствах самодержавных: он был слишком гордым, чтобы когда-либо что-нибудь просить у своего государя; он предпочел оставить роскошный Лондон и возвратился в Россию, где числился по коллегии иностранных дел.

Этой коллегией тогда управляли в одно и то же время двое статс-секретарей; странная мысль часто неразумного, иногда полусумасбродного Александра I, мысль тем более странная, что эти два лица, графы Нессельроде и Капо д'Истрия, были совершенно противоположны между собой и по личным свойствам своим, и по направлению политическому. Граф Иван Иванович Капо д'Истрия, грек происхождением, уроженец островов Ионических, имел все блистательные свойства греков и вместе с тем был совершенно чуждым всем тем порокам и недостаткам, горьким плодам четырехвекового страшного рабства, которые искажают и будут еще несколько времени искажать характер племени греческого, одного из наиболее счастливо одаренных племен в этом мире. Капо д'Истрия имел ум высокий и блистательный вместе; редкое благородство душевное в нем сочеталось с красноречием увлекательным; всякая благородная мысль была ему доступна, была ему любезна, встречала в нем защитника и ратоборца; всякое возвышенное чувство находило отголосок в его сердце гуманном, человеколюбивом. Он был одной из самых симпатичнейших личностей в новейшей истории: обаянию его вполне поддавались юноши, служившие под его начальством и сохранившие о нем благоговейное воспоминание; и не только юноши гуманные, подобные нынешнему вице-канцлеру князю Горчакову, но даже юноши себялюбивые, холодные, черствые, заплесневелые, как, например, граф Виктор Никитич Панин. Нужно ли прибавлять, что Капо д'Истрия был либералом и поборником идей конституционных?

Совершенно противоположных свойств был граф Карл Васильевич Нессельроде; немец происхождением и по своим понятиям, немец старого покроя; человек ума необширного, но ума необыкновенно хитрого и тонкого, ловкий и вкрадчивый от природы, но совершенно чуждый потребностям современным, им принимаемым за прихоть игривого воображения. Искусный пройдоха, обревший большую помощь в хитрости и ловкости своей жены-повелительницы, столь же искусной, как и он, пройдохи, и к тому же страшнейшей взяточницы, Нессельроде был отменно способным к ведению обыденных, мелких дипломатических переговоров. Но зато высшие государственные соображения были ему вовсе чуждыми. Поклонник Меттерниха, он считал его за идеал ума человеческого и всегда благоговейно, слепо и неразумно преклонялся перед этим самозванным божеством политики. Впрочем, ленивый от природы, он не любил ни дел, ни переговоров; его страстью были три вещи: вкусный стол, цветы и деньги. Этот австрийский министр русских иностранных дел, Нессельроде не любил русских и считал их ни к чему не способными; зато боготворил немцев, видел в них совершенство человечества и, вероятно, полагал, что при сотворении мира Господь Бог, уже отдохнув на седьмой день, лишь на восьмой день, после отдыха и собравшись с силами, создал первого немца.

Таким образом, Нессельроде не любил Блудова за то, что он не только был русским по происхождению, но еще имел дерзость быть русским и в душе, а графиня Мария Дмитриевна Нессельроде, эта достойнейшая дщерь всеворующего министра финансов графа Гурьева, не любила Блудова за то, что он ее ничем не дарил.

Капо д'Истрия имел намерение дать Блудову должность деятельную, но вскоре почтенный грек вышел в отставку.

Александр I{78} был человеком весьма хитрым и лукавым, но ума самого недальнего; твердых мнений, коренных убеждений он никогда не имел, но, впечатлительный от природы, он весьма легко увлекался то в одно, то в другое направление, и увлечения его носили на себе отпечаток какого-то жара, какого-то мнимого энтузиазма. Вообще, в характере его было много женского: и в его искусной вкрадчивости, и в его любезности, можно сказать, обаятельной, и в его удивительном непостоянстве. В летах первой юности своей, отчасти под влиянием рассказов о Швейцарии наставника своего Лагарпа, отчасти от омерзения, внушенного ему подлостями и низостью царедворцев русских, низостью тем более поразительной, что люди эти творили свои бухарские, азиатские подлости, будучи разодетыми, напудренными и нафабренными наподобие дюков и маркизов двора версальского, под этим двойным влиянием Александр I питал какие-то стремления полуреспубликанские, впрочем смутные и неясные, как и все его стремления в продолжение целой жизни. Имея страсть рисоваться, страсть, всегда им сохраненную, он в письмах к некоторым близким людям, например к Кочубею, поговаривал о желании своем отречься от престола и вести жизнь тихую в скромном уединении, поговаривал об этом тем охотнее, что хорошо знал, что фразы эти останутся фразами и что престол от него не уйдет. Когда же впоследствии он узнал через Палена в феврале 1801 года, что ему точно угрожают лишение престола и ссылка, то ни на единый миг не поколебался изъявить Палену согласие свое на то, чтобы отца его принудили отречься от престола, удовольствовавшись уклончивым ответом Палена насчет опасности, угрожающей отцу его. «Надеюсь, что государь не подвергнется личной опасности?» «Ваше высочество, — отвечал Пален, — мы надеемся, что все обойдется благополучно». Дикое самодержавие Павла внушило Александру стремление к правилам конституционным, стремление также смутное и неопределенное. По восшествии своем на престол он был жарким поклонником первого консула Бонапарта; потом под влиянием прусской королевы Луизы сделался его врагом. Принужденный в Тильзите смириться перед грозным завоевателем, он стал льстить и угождать ему; под его крылом приобрел Финляндию и, обманутый им насчет Молдавии и Валахии, стал готовиться к неизбежной с ним борьбе. В то же время он занимался со Сперанским мечтами конституционными; мы говорим — мечтами, потому что Александру весьма желательно было прослыть либералом, а конституции давать не хотелось; он так мало понимал возможность свободного правления, что однажды в разговоре сказал Сперанскому: «Так в депутаты будут выбирать кого захотят?» — «Точно так, государь». — «Да этак они, пожалуй, пришлют мне и Панина?»{79} (Он питал особенную ненависть к графу Никите Петровичу Панину.) В 1814 году и на Венском конгрессе отчасти под влиянием Лагарпа и князя Адама Чарторыжского, но в особенности из желания приобрести