Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков

в то время существовали три тайные полиции, все три безусловно подчиненные цесаревичу. Одна, так сказать, государственная, круг надзора коей обнимал все Царство Польское, всех жителей его: и военных, и гражданских, и не служащих, также поляков, путешествующих по чужим краям; начальником этой полиции был генерал от кавалерии Александр Александрович Рожнецкий; другая полиция, городовая, имела кругом действия город Варшаву и вместе с тем отчасти контролировала действие полиции Рожнецкого; этими варшавскими соглядатаями заведовал вице-президент города Любовидский; третья полиция, дворцовая, имела обязанностью наблюдать за придворными, за окружающими великого князя и за всеми теми, которые по какому бы то ни было случаю находились в прямых сношениях с цесаревичем; этой дворцовой полицией заведывал генерал-лейтенант Александр Андреевич Жандр; и Жандр и Любовидский, в вечер восстания 17 ноября 1830 года найденные заговорщиками в передней великого князя, были исколоты штыками, и Жандр умер в ту же ночь.

Голицыну в 1826 году было поручено от Бенкендорфа наблюдать за всеми этими тремя полициями и за самим великим князем. Голицын, должно полагать, усердно исправлял свою почтенную должность, потому что заслужил особенное и постоянное благоволение верховного начальника государственной помойной ямы Бенкендорфа. Когда в 1831 году умер Константин Павлович, Голицын недолго оставался без места; он получил одну из важнейших должностей в империи: звание статс-секретаря у принятия прошений. В правлении самодержавном, в стране безурядицы и бесправия, в стране, где против насилия свыше не существует иных средств к защите, как страх или подкуп гам, где страху нет места; в здании, выстроенном по-европейски, в коем приемные парадные комнаты меблированы на европейский образ, но в комнатах внутренних и меблировка, и обычаи, и жизнь обыденная на азиатский лад — в таком государстве звание статс-секретаря у принятия прошений облечено огромным влиянием, и в руках человека мало-мальски порядочного может служить источником добру и преградой злу. Всякий потерпевший несправедливость или притеснение может приносить жалобу царю, но лишь через статс-секретаря у принятия прошений, от которого вполне зависит дать ход жалобе или, остановив ее, преградить обиженному, оскорбленному, угнетенному всякий доступ к правосудию царскому. Сколько на таком месте можно принести пользы, сделать добра, отвратить зла, остановить вредных посягательств; стоит лишь только быть одаренным душой и совестью! Вот уже тридцать лет как Голицын занимает это важнейшее место, и его единственными помышлениями всегда были — удержаться на этом месте и получать как можно более наград! Он добровольно превратился в какого-то постоянно обязанного служителя главных начальников III Отделения: угождал Бенкендорфу, угождал Орлову, угождал Дубельту и ныне угождает князю Василию Андреевичу Долгорукову и Александру Львовичу Потапову. Всякий раз, как поступает к нему прошение о каком-нибудь деле несколько серьезном или прошение, касающееся какого-нибудь лица влиятельного, тотчас князь Александр Федорович поспешно устремляется в государственную помойную яму и спрашивает у начальника ее, какого мнения его сиятельство или его превосходительство о таком-то деле или о таком-то лице, и спрашивает наставлений: дать ли ход прошению или отвергнуть его. Благодаря этой холопской угодливости он уже тридцать лет зловредствует в комиссии прошений. Когда в этой комиссии случится председатель честный и благонамеренный, каким был, например, Павел Алексеевич Тучков, то Голицын своими интригами, на которые он обер-мастер, сумеет лишить председателя всякого влияния и распоряжается самовольно, по предписаниям III Отделения и под его защитой. После кончины в январе 1858 года Павла Алексеевича Тучкова, одного из самых почтенных людей своего времени, Голицын через покровительство князя Василия Андреевича Долгорукова и графа Александра Адлерберга выхлопотал себе звание председателя комиссии, оставаясь в то же время и статс-секретарем у принятия прошений. Соединением в своих руках этих двух должностей он сделался бесспорным и полновластным барином комиссии прошений, которую наполнил Рашетами, Яниковыми, Сербиновичами, Энсгольмами, одним словом, всякой бюрократической мелюзгой, неспособной положить ни малейшего предела безграничию власти его; вся эта мелюзга только и делает, что кланяется Голицыну и за эти поклоны получает по его представлениям звезды, аренды и прибавки к окладу.

Но имя князя Александра Федоровича перейдет к потомству с заслуженным позором не потому лишь только, что он комиссию прошений превратил в конюшню III Отделения, но еще и потому, что он уже тридцать лет исполняет должность инквизитора. Всякий раз в течение этих тридцати лет, как Николай I, Александр II или тайная полиция хотели придать какому-нибудь делу ход беззаконный, хотели произвести какое-нибудь следствие не на основании порядка, законом предписанного, всякий раз беззаконное исполнение прихоти их возлагалось именно на того самого сановника, который поставлен в России на охранение справедливости и на стражу закона: возлагалось на статс-секретаря, состоящего у принятия прошений, на высочайшее имя приносимых. Подобное явление можно встретить лишь при дворе петербургском, дворе монголо-немецком, и любопытнее всего то, что ни Николай I, ни Александр II никогда и не понимали даже ни безобразия, ни глупости этого образа действий их! А Голицын тем пользовался, чтобы выказаться и выслужиться, и с рабским усердием исполнял гнусную должность инквизитора. Лишь только в каком бы то ни было уголке обширной России ни проявился какой-нибудь факт, почему бы то ни было неприятный влиятельным при дворе лицам, князь Александр Федорович, невзирая на свои уже преклонные лета, готов в угождение государю и лицам влиятельным при дворе скакать сломя шею в тот уголок России, где можно инквизиторствовать. Прискачет и давай арестовывать, тянуть к допросам, разыскивать, допрашивать, пытать. Для него губить людей составляет какого-то рода наслаждение: сколько юношей лишились всей своей будущности, сколько семейств предано на жертву страданиям для того, чтобы статский советник 1831 года был в 1864 году действительным тайным советником, членом Государственного совета и Андреевским кавалером! Когда взглянешь на эту физиономию, глаза которой никогда прямо ни на ком не останавливаются и взор которой ходит кругом, как бы избегая чужого прямого взгляда; когда слышишь эту речь медоточивую, этот голос, употребляющий все усилия, чтобы казаться как можно более мягким, и вместе с тем вспомнишь все прошедшее этого человека, все его отвратительное прошедшее, его низость, его бездушие, длинную вереницу лиц, коих будущность он разбил, тогда звезды, напяленные у него на груди, поистине кажутся как бы составленными из слез человеческих.

Когда в 1857 году правительство решилось на реформы, то Голицын сперва сильно упал духом: он сделался грустным, печальным и боялся, что его влияние совершенно сгинет. Но царская дворня имеет в нем слугу слишком усердного и слишком раболепного, чтобы оставить его своей столь влиятельной поддержкой. Царская дворня хорошо знала, что при бесхарактерности и неспособности Александра II царствование этого государя будет постоянным колебанием политического