DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

красивыми секретаршами с воздушными именами, вроде Беллы или Дианы. Но оказалось, что офис Кособуцкого скрывался в недрах бывшего Дома быта. Я заблудился в сумеречных переходах, и мне любезно помогла уборщица, восхитительно круглая женщина, назвавшаяся пахнущим старым комодом и оладьями именем Нюра.

На нужном кабинете не оказалось вывески, только номерок. Я постучал и зашел.

Кособуцкий сидел за низеньким дешевым столом, на котором не было ничего, кроме ноутбука и какой-то нелепой, цыплячьего вида плюшевой игрушки.

– Кособуня, дружище… То есть, прости, Юра, старая привычка. Здорово! – Кособуцкий посмотрел на меня с диковатым прищуром, и я поспешил представиться: – Это я. Ну, Миша. Вчера, помнишь, списывались.

– Миха! Брат! Ну прости, я тут завозился, сперва и не понял… Тысячу лет!.. А ты раздался, как я погляжу.

– Ну и ты не тростиночка, – ответил я, чуть-чуть расстроившись.

– Есть такое. – Кособуцкий с удовлетворением похлопал себя по намечавшемуся брюшку. – Не голодаем. Слышь, ну выкладывай уже, чего там за беда.

Я рассказал о своих проблемах, изучая между делом офис. Он оказался небольшим, скудно обставленным. Сквозь грязное окно с облупившейся деревянной рамой, оставшееся, вероятно, еще с тех времен, когда здесь трудились рядовые домбытовские портнихи, тускло сочился свет. Вдоль стен стояли шкафы с мутными стеклянными дверцами, через которые просматривались разномастные многоугольные предметы. На полу лежал дешевый линолеум в квадратик, покрытый пятнами въевшейся грязи. Все это мало походило на кабинет успешного дельца.

– Такой себе интерьерчик, да? – Кособуцкий словно прочитал мои мысли, и его круглое красное лицо осветила белозубая улыбка. – Это потому, что ко мне люди не приходят. Наоборот, я к ним прихожу. Ну, не конкретный я, а мои сотрудники.

– Юра, а ты в строительстве?

– Да каком строительстве? На хрена мне это все? Там грязь страшная, менты, депутаты. А у меня маленькое, чистенькое дельце. И даже на икорку хватает… Я, в общем, выкупаю игрушки мертвецов.

Мне потребовалось время, чтобы сообразить: Кособуцкий не шутит.

– Помирает, допустим, дед. А у него в серванте куколки там, фигурки разные стоят. Он их с детства хранил. Или на антресолях игрушки какие-то валяются, грузовички и всякие конструкторы. Вот я их и выкупаю. Знаешь, как много после умершего человека хлама? Живет себе бабуся, спит напротив книжного шкафа и не знает, что в нем редких книг на пару миллионов. Помирает – и тут уже люди суетятся.

– Не понял: а как вы узнаете, что вот, подоспел момент? Когда гроб выносят?

– Нет, конечно. – Кособуцкий опять заулыбался. – Понимаешь, Миха, смерть – это бизнес. Ненужная бабка преставилась – и получаса не проходит, как кто-то – врач скорой, мент, санитарка из больницы – сливает об этом инфу.

– Вам?

– Да ты чего, куда нам? Похоронникам, ну, похоронным агентствам. Там такие суммы крутятся, что люди из бабок могут дома строить. Из бабок на бабках, ха-ха!.. Так вот, человек из агентства может дальше передать инфу кому-то еще. Книжникам, например, или тем, кто по ювелирке, антиквариату. Сечешь?

– То есть у вас есть знакомые агенты, которые сообщают вам, что кто-то умер и можно ехать?

– «Знакомые», бля! На деньгах они моих сидят. В тележку – чирик! – адресочек. Я в ответ – чирик! – переводик. Дальше пробиваю, что за квартира, давно ли в собственности, если все о’кей – отправляю человека. Просчитываю так, чтобы он шел после похоронника. Некоторые из похоронных, те, что поумнее, даже любят, когда после них мои ребята подъезжают. Скорбящий не успевает переварить, чего похоронник навешал. Плюс игрушки – это обычно теплые детские воспоминания. Человек плывет и уже особо и не думает, сколько ему сверху за гроб накинули.

– А почему нельзя выкупать игрушки, пока люди еще живы?

– Миша, это азы. Потому что живой человек склонен свой хлам переоценивать, особенно если он его десятилетиями копит. А хлам мертвеца, наоборот, всегда недооценен. А если сказать что-нибудь там вроде: «В эту игрушку будет ребенок играть и покойного добрым словом поминать», то тебе еще и благодарны останутся. Догоняешь?

– Ох, Юр… Как-то пованивает это, что ли.

– Где пованивает, Миша? Кому будет хорошо, если мешок с вещами вынесут на помойку? А тут мы и человечку денежку дадим, и сами заработаем. Все в жире.

– А почему игрушки? Почему не… одежда, например?

– Ну какая одежда, Миша? Наша поляна – бабки из хрущевок, инвалиды всякие, нищета. Откуда у старухи с пенсией в десятку «Гуччи»? Она разве что за внучкой толстовку с «Гражданской Обороной» донашивает. Конечно, есть те, у кого шкафы от лакшери ломятся, но это вообще другой уровень. Там смерть стерегут очень серьезные люди.

Кособуцкий замолчал. Я тоже сидел тихо, придавленный открывшимся передо мной миром посмертного мародерства. За дверью что-то влажно шелестело – я догадался, что это моя новая знакомая, Нюра, моет полы. Мысли тут же помчались по гнусному маршруту: хранятся ли у нее на антресолях старые игрушки? Что с ними станет, когда Нюра умрет?

Кособуцкий по-своему истолковал мое молчание:

– Вот скажи мне, Миша, где твои детские конструкторы и остальная фигня?

И я сразу же вспомнил дедову поляну. Перед глазами замаршировали оловянные пехотинцы и поскакали на конях пластмассовые ковбои.

– Не знаю даже, Юр. Выкинули, наверное, когда я съехал. А может, отдали кому-то…

– То-то и оно. А там, прикинь, мог быть какой-нибудь солдатик, за которого сейчас тысяч двадцать легко отвалят. Я вот, кстати, собрал коллекцию из детства. – Кособуцкий обвел рукой помещение, и до меня наконец дошло, что за мутными стеклами шкафов прячутся игрушки. – Вот тебе испытательное задание: найди самое ценное. В телефон не лезь. Справишься – все, работа твоя.

Я нерешительно встал, подошел к одному из шкафов и открыл стеклянные дверцы.

– Смелее! – подбодрил меня Кособуцкий. – У нас нужно уметь чувствовать. Как бы, знаешь, нутром выбирать. Посмотрел на игрушку – и понял, что она изменит твою жизнь.

Из шкафа на меня грустно таращились крупный мишка с бантом и полистироловый Буратино со злодейски насупленными бровями. Рядом стояли полуметровый товарный состав, точеный деревянный вертолет с прикрепленной к носу тесьмой и набор из небольшой пушки и шести металлических солдатиков Отечественной войны двенадцатого года.

Я почему-то сразу представил, какие поединки они могли бы устраивать на дедовой поляне. Злой Буратино прыгал бы на солдатиков с вертолета, в вагончиках перевозили бы раненых, а мишка с бантом, громогласно ревя, бросался бы на защиту своих стальных друзей. А после, ночью, они все слипались бы в гигантскую фигуру с исполинскими пуговичными глазами и…

– Солдатики так себе. Поздняя Астрецовская фабрика. Материал дрянной, совсем хрупкие, – подсказал Кособуцкий. Я