Обыкновенная война - Борис Геннадьевич Цеханович

сторону штаба и стал подробно рассказывать, одновременно резкими движениями рук усиливая нужные моменты рассказа: – Боря, представляешь, крутанулась баба. За ночь прошла по всей своей родне и собрала две тысячи долларов. Затем пошла к тем, у кого были пленные солдаты. Купила одного. Причём выбрала самого целого. Солдат оказался с 245 полка и в плен его взяли три дня тому назад. Вот он и рассказал, что его просто изуродовать не успели: взяли в плен и всего несколько раз избили, выбили только передние зубы, а тут его и купили. Других, вообще, искалечили. Рёбра переломаны, яйца отбиты или вообще их нету – кастрировали. Как только рассвело, она солдата и привела. Мы вывели чеченца на перекрёсток, вышибли ему передние зубы, чтоб всё поровну и по-честному было и отпустили. Только предупредили, если опять попадётся, то сразу же расстреляем на месте.

….Наступил день приезда делегации из Бурятии. В двенадцать часов дня мимо нашего расположения медленно проехала колонна машин с гуманитарной помощью, которая ходила за ней в Моздок. Солдаты радостными криками и свистом встретили её и махали руками женщинам, сидящим в кабинах машин. Настроение у всех в батарее было праздничное, как в Новый год, ожидая чего-то необычного, но приятного. В этот момент и пришёл ко мне командир третьего взвода лейтенант Мишкин.

– Товарищ майор, заколебал меня Акуловский. Не подчиняется, вечно вступает в прерыкание, обсуждает мои приказы. Сейчас опять напился с Рубцовым и будоражат весь взвод. Делайте с ним что хотите, но убирайте его от меня.

Тяжело вздохнул, праздничное настроение, которое захватило и меня, куда-то мигом улетучилось:

– Ладно, Мишкин, давай сюда Акуловского. Проведу с ним последнюю, «китайскую», беседу: если не поймёт и дальше «быковать» будет – переведём в пехоту. Пулемётчиком на БРДМ можно любого поставить. Но с Рубцовым сам разберёшься. Он парень управляемый.

– Да с Рубцовым, в принципе, всё нормально. Если убрать Акуловского, то он, да и многие во взводе выпадут из-под влияния этого солдата и всё тогда во взводе будет нормально.

Мишкин ушёл, а через пять минут появился Акуловский. Был он действительно достаточно сильно пьян. Настороженно остановился в нескольких шагах от меня и молчал.

– Акуловский, что ты хернёй занимаешься? – Ругаться мне в этот момент совсем не хотелось, поэтому начал вполне миролюбиво и спокойно, – товарищ солдат, командира взвода не выбирают: и нравится он тебе или нет – ничего здесь не поделаешь, а подчиняться надо. Ты мне тоже не нравишься, но я тебя почему-то не сбагриваю в другое подразделение. Вот ты с Рубцовым нажрался: и если ты думаешь, что я не знаю, откуда в батарее временами выпивка появляется – то ты ошибаешься. Знаю…, что когда ты сопровождаешь колонну, то в Моздоке меняешь бензин на водку и везёшь сюда.

– Чего тогда не наказываете, если знаете? – Угрюмо спросил солдат.

– А ты сам, солдат, разве не понимаешь, что этого делать нельзя? Или обязательно надо в морду тебе заехать, чтобы ты этого не делал?

Солдат отвернул в сторону недовольное лицо и молчал, а потом с ожесточением начал говорить. Я же не перебивал его и внимательно слушал.

– Товарищ майор, не любим мы его. Ну, что он за командир взвода? Любой из нас, если поставить вместо него на взвод, справился бы лучше, чем он. Ничего не умеет, да и главное не хочет. Поэтому мы и живём хуже, чем другие взвода. А тут, когда мы первый раз на сопровождение колонны пошли, боевики на колонну наскочили. Духи по БРДМу бьют, а командир взвода сидит впереди и хлеб жрёт, как-будто ничего не происходит. Я разворачиваю башню и с обоих пулемётов по боевикам. Они в тридцати метрах от дороги повысовывались из-за кустов и бьют с автоматов, пулемётов по нашей машине. Пули как горох по броне стучат. А взводный молча жрёт…, хоть бы какую-нибудь команду подал. Я успел только одну очередь с пулемёта дать и ясно видел, как одному из боевиков голову разнесло пулей из КПВТ и мы проскочили. Взводник, как жрал хлеб, так и продолжал жрать, а меня на привале рвало и выворачивало. Хоть бы мне слово сказал: отругал или похвалил бы, а он просто смолчал. Я теперь не могу видеть, как он жрёт.., – Акуловский всё заводился и уже кричал в полный голос. На шум выскочили солдаты и молча наблюдали издалека за всем происходящим.

Я со своей стороны тоже стал «заводиться», но стиснул зубы и молча выслушивал все эти пьяные вопли и крики. Когда солдат выдохся и замолчал, я тяжело вздохнул и подал команду на построение батареи. Послал на позиции, чтобы командиры взводов оставили дежурные расчёты, а с остальными солдатами пришли на построение.

Батарея построилась и я, под угрюмое молчание подчинённых, молча прошёлся вдоль строя, внимательно вглядываясь в лица солдат. Осмотр только подтвердил моё предположение: половина батареи была пьяна. Но солдаты, встречаясь взглядом со мной, приободрялись и старались показать себя бодрячками. Лишь Рядовой Кушмелёв вызывающе и насмешливо смотрел на меня, даже не стараясь скрыть опьянение: типа – Ну что комбат? А мы опять пьяные и чтобы ты тут не говорил и не делал, ничего с этим не поделаешь…. Придётся смириться…

Неприкрытая насмешка солдата, ещё больше разозлила меня: – Рядовой Кушмелёв, выйти из строя. Постойте здесь, товарищ солдат, и послушайте командира батарее. – Солдат вышел и продолжал насмешливо, но уже и одновременно снисходительно улыбаясь, наблюдать за мной.

Я начал говорить, и чем больше говорил, тем больше горячился. Горячился от того, что видел, как мои слова не могли пробиться к душе солдата. Видел их непроницаемые лица и никакого раскаяния от того, что они пьяны, что комбат мечется и беситься от бессилия изменить положение вещей. Кушмелёв всё откровенней и откровеннее ухмылялся, наблюдая за моими метаньями вдоль строя. И я, даже неожиданно для самого себя, подчинившись какому-то внутреннему наитию, внезапно остановился напротив него и вперил свой яростный взор в его наглые и хмельные глаза. Он выдержал мой взгляд и торжествующая улыбка ещё больше раздвинула его губы. Это стало последней каплей в чаше моего терпения. Стремительно шагнул вперёд, резким движением поднял руки и большие пальцы обеих рук вогнал в уголки рта и, тут же растянув в разные стороны губы до предела. Увидев дрогнувшие от неожиданности и в испуге глаза солдата, я зарычал ему в лицо: – Ты…, сучёнок…, комбат бегает перед строем, рвёт своё сердце, пытаясь достучаться до вас. А ты ухмыляешься здесь. Только попробуй ещё раз ухмыльнуться и я тебе