Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России - Штефан Кирмзе

были спорными и, как оказалось, даже не были широко известны в эпоху реформ. Поскольку в ходе реформ были созданы новые суды и другие институты, над которыми губернаторы не имели никакой власти, столичные консерваторы вскоре потребовали усиления позиций губернаторов1095. В 1866 году, в ответ на покушение на царя, министр внутренних дел, министр государственных имуществ и начальник жандармерии подали государю особую записку, в которой предупреждали, что правительство и население в целом стали рассматривать губернские администрации как «отсталые» учреждения1096. Перед лицом автономии судов губернаторы были поставлены в особенно трудное положение1097. В этой связи в записке содержался ряд предложений, направленных на расширение административных и судебных полномочий губернаторов.

Министр юстиции и министр финансов выступили с резкой критикой этих планов и обвинили консерваторов в желании вернуть воевод (региональных военных командиров) раннего периода. Последующие дискуссии показали озабоченность консерваторов тем, что губернаторы превратились из влиятельных глав регионов в мелких администраторов. Однако в этих спорах был и другой аспект. Когда для решения этого вопроса была создана специальная комиссия, выяснилось, что большинство предложений, выдвинутых в записке, не требовали изменения законодательства: права, которых они требовали, были неотъемлемой частью инструкции для губернаторов, принятой в 1837 году1098. Более того, дискуссия 1866 года показала, что права губернаторов не были хорошо известны или редко соблюдались. Принятый в июле 1866 года указ, который принял многие позиции, выраженные в записке, содержал лишь немного нововведений1099. В нем впервые был использован термин «чрезвычайные ситуации» как общая категория. С точки зрения правового содержания, однако, он просто подтверждал полномочия, предоставленные губернаторам в 1837 году.

О том, что новая судебная власть продолжала контролировать и ограничивать эти полномочия, свидетельствует отчет сенатора Ковалевского, написанный после его поездки в Поволжье в начале 1880‐х годов:

Будучи только исполнителями и, так сказать, оберегателями законов, губернаторы не вправе ни делать новых постановлений, ни отступать от существующих, ни учреждать налогов, ни изменять судебных приговоров. <…> Как блюстители порядка <…> губернаторы сами ни в каком случае не могут быть судьями1100.

Именно в таком свете рассматривалось и оценивалось отношение Скарятина к татарским бунтам. Полномочия, предусмотренные для чрезвычайных ситуаций, могли юридически позволить ему подавить беспорядки, но эти полномочия продолжали оставаться спорными и, в глазах новых юристов, не означали, что он мог действовать по своему усмотрению. Как мы увидим, существовали определенные границы для допустимых насильственных мер.

Массовая порка розгами была лишь первой попыткой навести порядок. Вторая попытка была предпринята Скарятиным, когда он приказал арестовать девять подозреваемых и 5 декабря попросил следователя Казанского окружного суда начать расследование1101.

СУДЕБНЫЕ ПРОЦЕССЫ И ПРАВОСУДИЕ В ЗАЛЕ СУДА

Суд над девятью татарскими крестьянами проходил с 22 по 24 марта 1879 года в Казанской судебной палате. Как и другие дела о «сопротивлении властям», этот процесс рассматривался не судом присяжных, а сословными представителями. Кратко расскажем о его итогах: трое обвиняемых были приговорены к четырем годам каторжных работ с последующей бессрочной ссылкой в Сибирь; четверо — к бессрочной сибирской ссылке в «места не столь отдаленные»; двое должны были провести от полутора до трех с половиной лет в арестантских ротах с последующим полицейским надзором1102. Чернышев посчитал эти чрезвычайно жесткие, с его точки зрения, приговоры подтверждением того, что окружные суды служили только интересам администрации1103.

Однако в данном случае все не так однозначно. Приговоры не были особенно суровыми. Как я уже отмечал, согласно Уложению о наказаниях 1845 года, более тридцати видов преступных деяний, включая бродяжничество и мелкие преступления, могли привести к ссылке в Сибирь. Еще интереснее то, что прокурор палаты решил не судить татар за «возмущение» — преступление, которое обычно наказывалось еще более сурово. Хотя в ходе первоначального расследования было выдвинуто обвинение в возмущении (именно по этой причине дело рассматривалось в палате, а не в окружном суде), оно было снято еще до того, как крестьяне предстали перед судом. Вместо этого татары были обвинены в более мелком уголовном преступлении: пытке местного чиновника. На момент судебного разбирательства потерпевший писарь Завалишин вследствие жестоких избиений страдал от частичного паралича лица, нарушения подвижности и повреждения мозга.

Можно предположить, что решение рассматривать это дело как рядовое преступление было хорошо продуманным. Признание факта жестокого подавления восстания губернатором должно было переключить внимание суда с преступников на самого губернатора, чьи карательные меры были весьма неоднозначными. Тем не менее несколько обстоятельств делают такой расчет маловероятным. Во-первых, всего за год до этого в знаменитом процессе Веры Засулич следствие помогло превратить власти из пострадавшей стороны в главного злодея1104. Зачем представителям государства вновь прибегать к этой стратегии? Во-вторых, мало что говорит о том, что Скарятин имел большое влияние среди авторитетных казанских юристов. Следователь, предложивший обвинить крестьян в «возмущении» (бунте), действительно был вызван в Мамсю 5 декабря самим Скарятиным. Однако оказать давление на окружной суд губернатору было довольно сложно, если не сказать, что совсем невозможно. Новый суд не считал себя подвластным губернатору. Анализируя работу Скарятина в 1880 году, сенатор Ковалевский пришел к выводу, что в целом сотрудничество между губернатором и судом было ограниченным «ввиду натянутых отношений, установившихся между ним и бывшей прокуратурой Казанской судебной палаты»1105.

Эти напряженные отношения проявились и в ходе рассмотрения данного дела. Вопреки воле губернатора, который хотел, чтобы было осуждено как можно больше людей, прокуратура решила снять обвинение в возмущении еще до начала судебного процесса. Как я объясню ниже, это решение не только помогло смягчить приговоры, но и сократило число людей, которым вообще могли быть предъявлены обвинения. По мнению помощника прокурора Л. И. Карповича, оно было юридически обоснованным. Он ссылается на статью 269 Уложения, которая определяет условия, при которых бунтарская деятельность является наказуемым преступлением: «…участники в преступном противодействии властям <…> если они разойдутся и оставят свои намерения без принятия таковых [необыкновенных] мер <…> то не подвергнутся никакому наказанию»1106. Далее Карпович объясняет, что к моменту прибытия губернатора большинство крестьян уже вернулись в свои села. Именно Скарятин вызвал их обратно на место преступления, чтобы применить телесные наказания. Таким образом, Карпович заключает: «…следует признать, что прервали беспорядки сами, без принятия против них чрезвычайных мер». И дальше: «Точно также означенного выше вывода не может изменить и то обстоятельство, что последствием происходивших в Мамсинской волости волнений и беспорядков был призыв на место военной силы, ибо, во-первых, ничто не доказано,