Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России - Штефан Кирмзе

Лорис-Меликов был назначен главой Верховной распорядительной комиссии в Санкт-Петербурге, которая объединила различные полицейские ведомства. Во время последующего (недолгого) пребывания Лорис-Меликова на посту министра внутренних дел по всей империи было задержано большое количество настоящих и мнимых бунтовщиков и революционеров, и в то же время бывший генерал предоставил больше свободы прессе и привлек земства к разработке будущих реформ1153. После убийства Александра II весной 1881 года ситуация предсказуемо изменилась к худшему. Вскоре полицейская паранойя дошла до того, что за крик «ура» в нетипичной манере людей могли арестовать1154.

Однако, как я утверждал в третьей главе, было бы неверно рассматривать эти годы в терминах «контрреформ», поскольку ситуация оставалась неоднозначной. Незадолго до запланированного на начало 1883 года суда над Скарятиным консерваторы все еще жаловались на судебную систему. Катков с цинизмом заметил, что самой большой ошибкой бывшего казанского губернатора была его наивность, недооценка новой эпохи — «диктатуры анархии», как назвал ее Катков, — которая уже проявилась в «Процессе ста девяноста трех» и в суде над Верой Засулич — делах, в которых государство и прокуратура не смогли добиться осуждения революционеров1155. Скарятин мог бы сейчас прославиться, язвил Катков, если бы он разрешил татарам иметь свою конституцию и совершать обрезание христианам1156. Позже в том же году епископ Никанор повторил ту же мысль в своем письме к светскому главе Русской православной церкви, указав, что убийства и насилие происходят повсеместно. И кто в этом виноват? «Виновато правительство, виновата ревизия, виноват суд над Скарятиным»1157.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Цель этой книги — по-новому взглянуть на отношения между государством и обществом в пореформенной России. Мною было проанализировано проникновение стремительно развивающейся судебной системы за пределы столичных городов империи, в степи юга России и Причерноморья, в аграрные и лесные районы Волжско-Камского региона. Это исследование не было задумано как новая страница в институциональной истории, оно также не является просто набором несвязанных между собой эпизодов, так или иначе относящихся к новым судам. В нем анализируются пути и формы коммуникации между отдельными лицами, сельскими общинами, местными, региональными и центральными властями; исследуются меняющиеся роли некогда чужих в имперском воображении земель; освещаются перемены в системе управления и социально-экономических условиях, а также различные реакции на эти перемены «на местах»; рассматривается повседневная жизнь на локальном уровне.

Прежде чем перейти к результатам этих наблюдений, необходимо сделать ряд оговорок. Любое обсуждение отдельных примеров, касающихся конкретных судов и городов, бунтов, уголовных обвинений или гражданских споров, вызывает методологические вопросы. Хотя в данной книге и учитывается разнообразие условий и действующих лиц и исследуется большое количество дел, она не содержит подробного количественного анализа. Действительно, было бы трудно, если вообще возможно, провести количественное исследование в случае с окружными судами, поскольку архивные данные по ним обрывочны и противоречивы. Это также является одной из причин, почему в данной книге я старался воздерживаться от обобщений. Ее выводы следует воспринимать как предварительные наблюдения и предположения. Но существуют и другие причины для этой оговорки.

Во-первых, обращение в суд — это неординарное решение, а присутствие в суде, особенно на судебном процессе, — это неординарный опыт. Хотя при идеальных обстоятельствах доступ к судам является естественной частью жизни, люди редко пользуются этой возможностью. Ученые, занимающиеся такими разными темами, как американское гражданское право и африканское «обычное» право, сходятся во мнении, что в основном случаи причинения вреда не доходят до суда1158. Поэтому исследования судебной деятельности — это описания исключительных случаев. Такие примеры — лишь один маленький фрагмент в мозаике правовых культур, и они мало что говорят нам о том, как обычно разрешаются споры. Антропологи и социологи права начали постепенно изучать предысторию правовых споров и исследовать то, как и при каких обстоятельствах споры разрешаются вне суда1159. Историкам, специализирующимся на изучении истории XIX века, не так легко перенять этот подход. Они не могут взять интервью у участников тяжб, а документы государственных юридических учреждений, как правило, умалчивают о неформальном разрешении споров. И все же, хотя судебные документы содержат необычные истории, эти истории также обнаруживают закономерности, которые нельзя не учитывать. Более того, хотя заявление о преступлении, предъявление гражданского иска или приговор жестокому полицейскому, возможно, не были повседневными явлениями, эти формы юридической деятельности заслуживают внимания и выделяются в контексте Российской империи, где государственная власть часто считалась произвольной, а отношение населения к государственным институтам проявлялось в виде сопротивления или безразличия. То обстоятельство, что документы были составлены и использованы представителями власти, не делает их менее значимыми для осмысления нарративов угнетения и сопротивления.

Во-вторых, как я уже отмечал ранее, использование судебных документов может побудить ученых нарисовать радужную картину отношений государства и общества, поскольку неотъемлемой чертой этих материалов являются личные отношения. Как нам решить эту проблему? Сбалансированное использование судебных документов, в котором учитывается как противодействие, так и сотрудничество, кажется мне более убедительным, чем иные подходы. История, рассказанная в этой книге, сложна. Это не просто история успехов или неудач. Она полна не только прагматизма, но и случаев, когда действующие лица отвергали всякий компромисс; она свидетельствует о поразительном стремлении к модернизации и о местной бюрократии, попавшей в ситуацию хронической нехватки ресурсов, но решившейся добиться своего; в ней представлены многочисленные уровни взаимодействия государства и общества, полные напряженности, переговоров, сохраняющегося неравенства и несбывшихся надежд.

В случае с мусульманами вышеупомянутые критические замечания и оговорки были высказаны особенно настойчиво. Если в государственных документах степень близости между крестьянами и их имперскими господами могла быть преувеличена, то в случае с притесняемыми меньшинствами вероятность подобных преувеличений была гораздо выше. Мейер даже утверждает, что на основе российских архивных документов и вовсе нельзя обсуждать отношения между мусульманами и государством1160. Однако я бы не стал так быстро отказываться от использования подобных источников, особенно когда альтернативой этому служит изучение трудов мусульманских интеллектуалов и предположение, что они каким-то образом говорят от имени сельских масс. За редким исключением, татарская элита не писала об окружных судах. В 1913–1914 годах в казанском юридическом журнале «Хокук вә хәят» («Право и жизнь») обсуждалась государственная правовая система (после 1905 года татароязычные издания наконец-то смогли обсуждать подобные светские вопросы)1161. Тем не менее этот исторический период отличается от периода, рассматриваемого в данной книге, и журнал следует анализировать в рамках исследования изменения прав и правовой культуры после 1905 года — периода, который Миронов связывает с зарождающимся верховенством права в России, а