Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России - Штефан Кирмзе

Мы живем в Российской Империи, где господствует Верховная Власть, свободная и над всем возвышенная <…> [Она] имеет <…> возможность <…> пресечь всякую несправедливость, если захочет1146.

Возможно, он не знал о том, что монарх уже отклонил прошение Скарятина. И все же в итоге при совершенно неожиданном повороте событий надежда Каткова оправдалась.

В небольшой заметке, помещенной в конце газеты, 13 июля 1883 года «Новое время» сообщило своим читателям (и другие газеты последовали его примеру в течение следующих нескольких дней), что в результате императорского манифеста, обнародованного 15 мая, уголовное дело против Скарятина прекращено1147. 15 мая состоялась коронация Александра III, и, как и в предыдущие годы, она сопровождалась амнистиями и помилованиями как подсудимых, так и осужденных преступников1148. Скарятин не был упомянут в этом манифесте как частное лицо. Его уголовное преступление (тяжкие побои) было просто одной из многих категорий преступлений, попавших под амнистию. В прессе не появилось никаких дискуссий или комментариев. Помилование было обычной юридической практикой (как в Российской империи, так и за ее пределами). И все же резкое и беззвучное завершение дела Скарятина поражает на фоне того шума, который его сопровождал в течение предыдущих четырех лет.

***

Бунты и их правовые последствия были обусловлены своеобразной смесью ограниченных административных ресурсов, эпизодической, но значительной модернизацией и международным контекстом, который заставлял (некоторых) государственных чиновников с подозрением или даже враждебностью относиться к мусульманам России. Что еще более важно, это дело подчеркивает степень изменения правовой системы, которая после 1860‐х годов стала делать акцент на ответственности и предоставлять массам новые правовые возможности. Когда «Московский телеграф» заявлял о победе законности, это, несомненно, означало, что новые принципы и процедуры одержали верх над сторонниками старого порядка. Соотнося этот процесс с другими делами против сотрудников правоохранительных органов, газета утверждала:

К длинному ряду судебных процессов о полицейских преступлениях последнего времени «скарятинское дело» примыкает как своего рода апофеоз, в котором <…> представляется ярко освещенная картина дикого произвола, которому нет объяснения и не может быть оправдания1149.

Смысл этого утверждения был двояким. Во-первых, все еще оставалось много чиновников и полицейских, которые мало беспокоились о букве закона; а во-вторых, благодаря новым правовым принципам эти мелкие самодержцы больше не могли действовать по своему усмотрению (ни по отношению к крестьянам в целом, ни по отношению к внутренним «другим» империи).

Весной 1883 года, когда было объявлено о суде присяжных над Скарятиным, триумф нового порядка казался уже реальностью. Возможно, результаты реформы не всегда совпадали с желаниями властей, и это дело также иллюстрирует сосуществование различных правовых идей и институтов, которые продолжали приспосабливаться, усиливать или противоречить друг другу. Управленцы старой школы, такие как Скарятин, превыше всего ценили почтение и послушание властям. Внеправовые формы обеспечения порядка, при необходимости массовое избиение розгами мятежных инородцев, считались приемлемыми формами управления, если они служили конечной цели поддержания или восстановления порядка. Методы Скарятина, безусловно, были радикальными. В России конца XIX века было немного подобных случаев1150. Хотя розги в то время все еще использовались как форма наказания, они применялись только к тем, кто был официально осужден волостным судом, или к заключенным и ссыльным1151. Были и либеральные губернаторы. Например, губернатор соседней Уфы подвергся резкой критике со стороны епископа за приверженность к соблюдению бюрократических процедур, настойчивое требование работать по воскресеньям и отказ расправиться с восставшими татарами так же решительно, как это сделал Скарятин1152. Тем не менее Скарятин не был необычным главой губернии с точки зрения его ранга и карьеры, а постоянные похвалы, которые он получал от части прессы, церкви и высокопоставленных чиновников, показывают, что было немало и тех, кто одобрял его идеи и поступки.

В то же время такие люди, как Скарятин, сталкивались с многочисленными проблемами. Новые установки среди юристов, чьи решения должны были быть трезвым и логичным толкованием закона, были распространены не только среди независимых членов адвокатуры, то есть адвокатов и судей, но и среди прокуроров, формально единственных представителей судебной системы, которые все еще подчинялись исполнительной власти (Министерству юстиции). Это нашло отражение и в отказе прокуратуры выдвинуть обвинения против десяти татарских крестьян, что стало серьезным оскорблением для губернатора. С точки зрения казанского суда восставшие крестьяне были невиновны, если их личная причастность не могла быть доказана. Тот же дух проявляется и в отмене в результате ревизии Ковалевского некоторых административных постановлений Скарятина. И наконец, дух законности пронизывает решение Сената поддержать Скарятина в подавлении беспорядков (что было правомерно, учитывая «чрезвычайную ситуацию») и одновременно начать расследование против него за то, что он взял правосудие в свои руки и проявил «особую жестокость». По мнению юристов, проблема заключалась не в государственном насилии как таковом, а в излишнем насилии, независимо от того, была ли ситуация чрезвычайной или нет. Действительно ли чрезвычайная ситуация требовала массового избиения розгами? Вот в чем заключался вопрос.

Кроме того, это была не просто какая-то группа крестьян, чьи жалобы были выслушаны и приняты во внимание различными административно-правовыми институтами. Это была группа мусульман. Таким образом, это дело подчеркивает не только возникшее внимание к законности, но также и озабоченность принципом равенства перед законом и улучшением правового положения (некоторых) этнических и религиозных меньшинств.

В то же время оно свидетельствует и о том, что внедрение новой правовой культуры было далеко не линейным и беспрепятственным. В судебных палатах решение о виновности или невиновности подсудимых принимали сословные представители. Судебные следователи по-прежнему находились под властью губернаторов. Если обычные суды не давали желаемых результатов, местные власти могли осудить и наказать подсудимых по административному приказу; а поскольку свобода слова была предоставлена только в 1905 году, газеты, освещавшие судебные дела, могли быть закрыты в кратчайшие сроки. Например, всего через неделю после публикации победоносной заметки о процессе Скарятина «Московский телеграф» был закрыт как «безусловно вредная» газета. Более того, как и в других империях, использование монархом массовых амнистий (которые не выделяли отдельных лиц, а миловали большие группы людей, обвиненных в определенных преступлениях) могло в любой момент подорвать работу судебной системы.

Эти противоречия отражают более масштабные изменения и неоднозначность ситуации в поздней царской России. Во многом начало 1880‐х годов характеризовалось теми же противоречиями между либерализацией и усилением государственного контроля, которые проявились сразу после покушения Каракозова в 1866 году. Год, когда Ковалевский был отправлен в Казань, чтобы заменить режим Скарятина более подотчетными правовыми механизмами управления, был также годом, когда генерал