Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России - Штефан Кирмзе

полиции и землемеров из‐за нехватки земли и тяжелых экономических условий. Среди волжских татар царила крайняя бедность, и во многих случаях доступ к земле был не чем иным, как вопросом жизни и смерти. Такая бедность была характерна и для русского крестьянства, но более зажиточные русские крестьяне могли в какой-то степени оказать помощь беднякам. Татарские общины, напротив, все больше зависели от помощи из местного бюджета, которая принимала форму ссуд на продовольствие и семена. Поэтому случаи сопротивления не обязательно означали неприятие государства и его институтов; политизированные дела об оскверненных иконах также не являются свидетельством глубоко укоренившейся межрелигиозной вражды. Татарские крестьяне часто взаимодействовали со своими русскими и чувашскими соседями, а также с местными государственными институтами. Локальные беспорядки и нападения могли быть связаны с культурными различиями (и страхом перед репрессиями), но часто они были скорее вызваны экономическими потребностями, растущей социальной дифференциацией внутри общин и все более навязчивым государственным вмешательством. Жизнь сельчан становилась все более сложной и непредсказуемой по мере того, как множились их связи с институтами и людьми на сельском, губернском, а иногда и центральном уровне: государство не только представляло угрозу, но и предлагало помощь или играло роль нейтрального арбитра; точно так же влиятельные члены общины (не в последнюю очередь купцы в Казани) могли выступать посредниками в религиозных и культурных вопросах, но одновременно и подвергаться нападкам и испытывать недоверие как представители растущего предпринимательского класса богатых землевладельцев. Пореформенная деревня формировалась под воздействием многочисленных пересекающихся коммуникационных каналов, и ее жители без колебаний использовали их все. Центральные власти, как предполагает Мейер, возможно, прилагали мало усилий для коммуникации с протестующими1016. Однако судебные органы, местная администрация и полиция держали каналы связи открытыми и пытались найти прагматичные решения там, где это было возможно.

Тем не менее в некоторых случаях империя наносила удар в полную силу. По крайней мере, она пыталась это сделать, пока судебная власть снова не ставила ее на место. Об этом повествует заключительная глава.

Глава VII

БОРЬБА С БЕСПОРЯДКАМИ

Преступление и наказание в «кризисные» 1878–1879 годы

То, что многие исследователи рассматривают конец 1870‐х годов как период кризиса и восстаний, вполне объяснимо, учитывая частоту и интенсивность протестов, бунтов и прошений против целого ряда политических решений. Современники из числа консерваторов были глубоко обеспокоены возможностью «мятежа мусульманского населения» и утверждали, что в итоге только решительные действия губернатора Скарятина помогли его избежать1017. Советские авторы, в свою очередь, рассматривали местные волнения как часть более широкого «массового и революционного движения», в значительной степени направляемого бывшими государственными крестьянами на обширных территориях Европейской России и ориентированного против «феодально-крепостных пережитков, сохранившихся после реформы»1018. Те, кто занимался Поволжьем, объясняли беспорядки не только в терминах эксплуатации, но и как результат подъема пантюркизма среди образованных татар, которые якобы пытались мобилизовать массы в поддержку своих собратьев-мусульман во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов1019. Было принято интерпретировать волнения как свидетельство извечной борьбы между татарами и их империалистическими угнетателями и, более того, как поворотный момент, когда многолетняя недоверчивость наконец-то переросла в жестокое сопротивление. Некоторые заходили слишком далеко, утверждая, что «для второй половины XIX века это движение является самым выдающимся и чрезвычайно характерным»1020. Более современная литература также уделяет внимание этому периоду. Однако, хотя Мейер, как и многие советские историки, рассматривает их как часть продолжительного цикла мусульманского протеста, он объясняет их с точки зрения местного сопротивления против государственной унификации и этнорелигиозной интеграции1021.

В данной главе предлагается иной взгляд на эту несколько одностороннюю интерпретацию. Продолжая тему мусульманского сопротивления и сосредоточившись на татарских крестьянских бунтах, произошедших в нескольких деревнях Казанской губернии зимой 1878/79 года, она демонстрирует, что действительно были моменты, когда отношения между государством и обществом были глубоко антагонистичными: мусульманские жители деревень яростно сопротивлялись указаниям сверху, что заставило власти прибегнуть к грубой силе, а не к переговорам, чтобы подавить местный протест. Но это лишь половина истории. Даже в такие периоды противостояния население продолжало пользоваться государственными институтами для отстаивания своих прав, а новая судебная власть пыталась обуздать местную полицию и администрацию. Поскольку казанские юристы в чем-то преуспели, а в чем-то потерпели неудачу, эта глава подчеркивает как новые возможности, так и проблемы, порожденные пореформенным правопорядком. Система с самого начала была повреждена конфликтом между новым поколением высоконравственных юристов, которые претендовали на беспристрастность в своих решениях, и «управленцев, подчинявшихся исполнительной власти»1022. Это столкновение нашло свое выражение в гибридной правовой системе, состоящей из непоследовательно реформированных институтов.

В этой главе рассматриваются три идущие друг за другом, но очень разные попытки имперских властей восстановить правопорядок: во-первых, жестокое подавление татарских волнений казанским губернатором; во-вторых, суд над некоторыми предполагаемыми зачинщиками беспорядков; в-третьих, суд над самим губернатором, который был привлечен к ответственности несколькими крестьянами за применение к ним чрезмерного насилия. Эта цепь событий отражает ряд связанных между собой тенденций в позднеимперской России. Она документирует как изменения, так и преемственность в принципах и процессуальных нормах, регулирующих правовые отношения, еще раз подчеркивая одну из ключевых тем этой книги — равенство перед законом. Кроме того, причины беспорядков отражают напряженность пореформенного периода: явное стремление к рационализации и модернизации в некоторых аспектах управления в сочетании с хронической нехваткой кадров в местной бюрократии и административной небрежностью, и все это в своеобразном геополитическом контексте, который определял представления и поведение местных акторов.

Сосредоточившись на ряде судебных расследований и процессов с участием татар-мусульман, глава также демонстрирует изменение положения и влияния нерусского населения. Ограничения и запреты, введенные с конца 1870‐х годов, не смогли ограничить возможность татар и многих других народов принимать участие в жизни общества и пользоваться равенством перед законом. Кроме того, татары больше использовали государственные институты не только для решения местных споров, но и для отстаивания своих прав по отношению к самому государству. Простые люди, включая этнические и религиозные меньшинства, могли обращаться в различные инстанции новой судебной системы и добиваться того, чтобы любой государственный чиновник предстал перед судом, даже если чиновник занимал высокий пост, вплоть до губернатора. Сложившаяся правовая система сильно отличалась от николаевской, пусть даже усиливающаяся правовая интеграция так и не установила принципиально новых отношений между государственной властью и нерусским населением.

Татарские бунты 1878–1879 годов — обычно упоминаемые в источниках того времени как «беспорядки» или «волнения» — до сих пор почти полностью игнорировались западными историками1023. Джераси рассматривает эти события как иллюстрацию сложных отношений