Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

постраничного разбора симптомов, безо всякой статистики, выкладок да анализов. Вывод сделал он на самом въезде в пыльный южный город, когда, повинуясь неведомому порыву, левой рукой отодвинул занавеску в полутемном трактире и вошел в залитую сладко-приторным запахом комнату. Облезлые ковры висели по стенам, и бешено плясали пылинки, радуясь рассветным лучам. Целая семья лежала там: небось, родители той девочки, братья в сдутых шароварах, а по платкам да пеленкам – малые сестры. Знал доктор то выражение, что было у них на лицах. Видел его, хоть в последний раз уже давно, в Сербии или, кажется, Боснии, во время прошлой войны, когда вместе с российской миссией состоял при австрийском штабе, а еще раньше – совсем молодым человеком, недавним диссертантом, в тех благословенных областях Средиземноморья, где Прованс встречается с Пьемонтом.

Однако не было и там тогда, и здесь, в тусклом городке, за который отчего-то решили схлестнуться две бескрайние империи, никакого благословения, а только проклятие. И были у проклятия ноги, не сидело оно на месте. Шло медленно, но верно, от одной армии к другой, караванами да бродягами, дезертирами да розничными торговцами, конокрадами да базарными девками. Хоть и плохо уже видел доктор в темноте, а обо всем догадался в мгновение, не посредством кропотливого исследования, а одним чутьем тут же поставив правильный диагноз. «Огня, огня сюда надо, заодно и прокоптить весь дом хорошенько, да и мою одежду тоже следовало бы». И спустя несколько минут вернулся вместе с солдатами, и горел у него в руке яркий факел.

Только одно не удавалось доктору Лемке уже несколько дней: убедить начальника ясского гарнизона генерала фон Штофельна в том, что в городе начался мор, что не держаться за валашскую столицу надобно, а драпать, спасать, пока не поздно, солдат, обозных, слуг да и себя, грешного. Все ведь под Богом ходим. Или наоборот: «Она не разбирает». И на немецком пробовал, и на русском, даже с употреблением известных выражений, и наедине показывал выкладки, и при подчиненных закатывал сцены, и обещал написать донесения всем армейским командующим, не исключая даже самое высочайшее имя. И написал ведь, когда отчаялся – было с чего! Какой, однако, оказался господин генерал упорный служака, с каким превосходным гонором не желал ничего видеть или слышать. И кричишь ему на родном для них обоих языке: «Die Pest, mein lieber Herr, die Pest!» Или проще, по-русски: «Чума, милый мой государь, чума!»

Может, по-латыни было бы лучше, доходчивей, красноречивей? Да толку что: наверняка забыл господин генерал латынь, с училища-то армейского, небось, не открывал классиков. А зря. Кажется, у Сенеки в «Письмах» есть что-то про восприятие очевидности. Или у Цицерона? А может, у Тацита, там, где про безумных императоров? Да не столь важно вовремя найти ссылку на римского мудреца – важно, как их превосходительство поплатился за пренебрежение очевидностью, за слепоту свою жестоковыйную. И больше того забирает досада не из-за генерала, хоть и жалко олуха, а за солдат гарнизонных да слуг господских. Зависимые же люди, не хозяева себе. Все русские, за исключением считанных единиц, тут доктор обыкновенно вздыхал – зависимые люди. Значит, ты за них, собака, – это слово обязательно проговаривалось им по-русски – отвечаешь. Перед Богом и совестью. Нет, и призывы к христианскому состраданию тоже не помогли: знатную оборону держал старый служака. Стала она со временем подаваться, да так и не рухнула. То есть, рухнула, конечно, да толку…

В общем, так, ежели совсем честно: пока солдаты пачками мерли, господин комендант еще дюже как сомневался, несмотря даже на приказы грозные, кои ему с фельдъегерской почтой были присланы из ставки в ответ на отчаянные докторские цидулы. И даже ближним офицерам ничего не оглашал, тем нарушая всяческие предписания и честную отставку по выслуге лет подвергая жестокой опасности. А вот как его и госпожи генеральши камердинеры да девки кухонные стали с ног валиться в падучей, то не выдержал: отдал-таки приказ об отходе, ровным счетом через шесть недель после докторского приезда. Поздно было.

Когда доктор Лемке закрывал генералу глаза, не было у него в душе никаких эмоций, одна усталость. Крепок был господин комендант, последним из домочадцев отдал богу душу, целых три дня боролся с пятнистой лихоманкой. И кричал, громко кричал, во весь командирский голос.

7. Европейская корреспонденция (посильный перевод)

«…А что вы пишете о чуме в Турции, так я о том вполне осведомлена. Мое правительство имеет достаточно способов для наблюдения за всеми важнейшими событиями в сопредельных странах, не исключая те, с которыми мы находимся в состоянии полного разрыва.

Сия зараза зародилась в прошлом году где-то в самом сердце Азии, наши резиденты полагают – в Восточной Персии или даже в Бухарском эмирате (слышали ли вы о нем?). В Порту ее, судя по всему, завезли купцы, хотя здесь мнения расходятся: сразу ли она оказалась в Константинополе или сначала опустошила Сирию и Левант. По моим сведениям, эпидемию заметили в оттоманской столице не менее нескольких месяцев назад, и я удивлена, что европейские газеты подают это как последние новости. Изволите видеть, в силу тамошней скученности и малой гигиены распространение болезни происходит очень быстро. Оттого и армия нашего противника в скором времени оказалась пораженной мором и несет сейчас большие потери.

Признаюсь, что именно поэтому мои генералы имеют инструкции избегать захвата крупных населенных пунктов и, в случае отсутствия иной стратегической надобности, постоянно маневрировать на местности, не задерживаясь подолгу в какой-либо одной точке. Также полагаю предпочтительным после успешных баталий позволять противнику отступать и не стремиться к захвату значительного числа пленных, среди которых могут быть заразные. Должна еще заметить, что все товары, идущие с юга, подвергаются карантинной проверке, а захваченные у неприятеля трофеи обеззараживаются дымом. Все эти предосторожности, вы, может быть, скажете, излишни, но пока их плоды очевидны. В наших войсках вовсе нет заболевших, и в целом вести с батальных театров вполне благоприятные. Заверяю вас между прочим, что моя держава отнюдь не нуждается в дальнейшем расширении, тем более за счет земель бедных и отдаленных. Ничего бы больше не желала я, как мира и спокойствия по всем границам государства, вверенного мне Всевышним.

Однако были причины, против которых я оказалась бессильна. Наименее важная из них – оскорбление, нанесенное моему посланнику в Порте. Согласитесь, из него прямиком вытекало объявление войны, последовавшее отнюдь не с моей стороны. И каковы бы ни были дальнейшие извинения, султан должен отвечать за свои действия, иначе мои подданные будут вправе предъявить мне серьезные претензии. Вторая же причина – постоянные