Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков

требовании Ленина, воспользовавшись завершением дела «ПБО», вообще ликвидировать Помгол с его петроградским отделением — «Сегодня же, в пятницу 26. VIII, постановлением ВЦИК распустить “Кукиш” (сокращенное ироническое наименование Помгола, образованное от фамилий: Кускова, жена Прокоповича, и Кишкин — Ю. Ж.), мотив — их отказ от работы на революцию»274.

Григорий Евсеевич три с половиной года пытался наладить нормальные отношения с петроградской интеллигенцией, и вот теперь он стал для нее жупелом. Объектом злобных насмешек, издевательства. Разумеется, прежде всего для тех, кто не знал его лично.

Журналист-белоэмигрант А. Яблоновский писал в берлинской крайне правой газете «Руль»: «Зиновьев выиграл матушку-Россию… Это первый в Советской

Федеративной республике франт, первый кутила и первый волокита». Доказательства, примеры — а зачем они? Фельетонисту вторил редактор-составитель популярного многотомника «Россия. Полное географическое описание», не покинувший родины, бессменный директор петроградского — ленинградского Географического музея В. П. Семенов-Тян-Шанский. По его оценке, данной в написанных для себя мемуарах, Зиновьев «держится типичным сатрапом в Петрограде, жестким, двуличным, в то же время трусливым, стараясь обмануть Ленина, исподтишка не выполняя его указаний и пр. Когда же его уличали, он либо “каялся в ошибках” с тем, чтобы их тотчас повторить, либо сваливал вину на других»275.

Тогда же в старой столице родилось и ехидно-уничижительное прозвище Зиновьева — Гришка третий, подразумевавшее под первым Отрепьева, а вторым Распутина.

Да, именно так думали озлобившиеся деятели науки и культуры, но далеко не все. Ставший эмигрантом, очень популярный в десятые — двадцатые годы график-портретист Юрий Анненков вспоминал о Григории Евсеевиче, но уже после Второй мировой войны, так.

«Осенью того же двадцать третьего года мне случилось ехать в Москву с Григорием Зиновьевым в его личном вагоне. Первый председатель Третьего интернационала (расстрелянный впоследствии Сталиным) говорил со мною о Париже. Глаза Зиновьева были печальны, жесты — редкие и ленивые. Он мечтательно говорил о Париже, о лиловых вечерах, о весеннем цветении бульварных каштанов, о Латинском квартале, о библиотеке святой Женевьевы, о шуме улиц и опять о каштанах весны. Зиновьев говорил о тоске, овладевавшей им при мысли, что Париж для него теперь недоступен…

Я никогда не забуду зиновьевской фразы:

— Революция, интернационал — все это, конечно, великие события. Но я разревусь, если они коснутся Парижа»276.

Невозможно сказать, кому принадлежат столь поэтические строки — художнику Анненкову или революционеру Зиновьеву, но несомненно одно: дух этих слов, их романтический тон принадлежат не мемуаристу.

Таких отзывов о Григории Евсеевиче единицы. Он знал, что о нем говорят, шушукаются даже ближайшие товарищи. Сносил все молча, не оправдывался и не возражал. Нес свою тяжкую ношу отрицательного отношения к себе всю оставшуюся жизнь.

4.

Прошло почти полгода с того дня, как Зиновьев взошел на политический Олимп, но в его деятельности мало что изменилось.

Он так и не захотел переезжать в Москву из старой столицы. Продолжал жить в «Астории», а работать — в Смольном, штабе Октября навсегда. Там разместил значительную часть сотрудников ИККИ, ставших Петроградским бюро, оно же — аппарат председателя Исполкома Коминтерна, а также редакцию теоретического журнала «Коммунистический интернационал». Поступил так только потому, что мировая пролетарская революция, остававшаяся наиважнейшим для всей его жизни делом, все еще была слишком далека от осуществления.

Зиновьеву пришлось открыто констатировать: после завершения работы Третьего конгресса «массовое стихийное рабочее движение в Европе, разлившееся так бурно непосредственно после окончания империалистической войны, в значительной степени улеглось. Третий конгресс собрался в полосу сравнительного штиля. Буржуазия окрепла и, стало быть, окрепла до некоторой степени ее слуга — социал-демократия». И потому «Коминтерн вошел в свой организационный период» вторично277.

И рутинные, чисто административные вопросы — кадровые, финансовые, межведомственные — стали занимать все больше и больше времени.

Подобно всем учреждениям Советской России аппарат ИККИ слишком быстро разбухал. На 5 января 1922 года он насчитывал 736 человек только в Москве, не считая тех, кто находился в Петрограде и за рубежом. Комиссия, созданная только ради сокращения его, установила необходимость лишь 131 сотрудника, включая 29 членов президиума ИККИ. Однако по решению ПБ от 16 января 1922 года аппарат хотя и сократили, но не столь радикально — «всего» до 572 человек278. Их Зиновьеву удалось отстоять как крайне необходимых.

Помимо столь общих кадровых вопросов Зиновьеву приходилось заниматься и персональными, в случае необходимости прибегая к помощи ПБ. Так было с делом Лормана — сотрудника аппарата ИККИ, попытавшегося переслать за границу документы откровенно антисоветского характера. С Е. С. Варгой — в 1919 году наркомом финансов Венгерской советской республики, которого решили направить на работу в берлинское постпредство РСФСР с А. И. Балабановой, отказавшейся от дальнейшей работы секретарем президиума Коминтерна и потребовавшей разрешение на выезд в Италию…

Не меньше забот доставляли и финансовые вопросы. Вернее, стремление европейских коммунистов, получив денежные средства от Москвы, бесконтрольно расходовать их по своему усмотрению. И снова руководству РКП пришлось вмешиваться. 9 сентября 1921 года Ленин подготовил проект «Секретного письма в ЦК», которое сразу же было подписано Зиновьевым. Документ констатировал:

«Нет сомнения, что денежные пособия от Коммунистического интернационала (вернее, от ЦК РКП — Ю. Ж.) компартиям буржуазных стран будучи, разумеется, вполне законными и необходимыми, ведут иногда к безобразным и возмутительным злоупотреблениям…

ЦК заявляет, что признает величайшим преступлением, за которое будет безоговорочно исключать из партии (не говоря уже об уголовном преследовании и об ошельмовании в прессе при малейшей к этому возможности), не только всякое злоупотребление полученными от Коммунистического интернационала деньгами (в смысле… обеспечения себя или других лучше, чем среднее для партработников условий жизни), но и малейшее сокрытие от ЦК подробностей насчет расходования этих средств»279.

Рассмотрев «Письмо», ПБ уже 14 сентября постановило «создать постоянную комиссию в составе т. Литвинова (или другого представителя НКВД с утверждением ПБ) и Зиновьева (или другого представителя Коминтерна с утверждением ПБ) для взаимной информации о заграничных расходах НКВД и Коминтерна по всем, связанным с характером общих учреждений, вопросам»280.

Для РКП финансовая проблема являлась весьма важной, ибо бюджет Коминтерна, утвержденный 27 апреля ПБ на 1922 год, составил 2 950 600 рублей золотом и, помимо того, еще 400 тысяч рублей золотом как резервный фонд. Правда, такие гигантские расходы служили интересам не только зарубежных компартий, но и Советской России. Из бюджета Коминтерна 5 тысяч золотых рублей предназначались для пропаганды среди японских оккупационных войск на территории Дальне-Восточной республики281.

К финансовым вопросам, которыми неизбежно приходилось заниматься Зиновьеву, следовало отнести и расходы ИККИ на создание 12 августа 1921 года Временного