Избранные произведения в 2-х томах. Том 2 - Вадим Собко

— Мунтян?

— Не знаю… Что же будет завтра?

— Завтра придёт Леклерк.

— Ты хочешь меня успокоить. Леклерку до Террана идти ещё тридцать километров,

— Вот видишь, как быстро он продвигается.

Они вышли из больницы. Плотная темнота, как тяжёлое покрывало, нависла над Терраном. Едкий густой дым опустился к земле.

— Роберу доктор Брюньйон отнял левую руку, — тихо проговорила Жаклин.

— Жить будет?

— Жить будет, но…

— И всё-таки жить надо, — твёрдо сказал Шамрай. — Споро победа.

— И всё-таки жить надо, — задумчиво не то повторила, не то спросила Жаклин. — Что мне победа, которой я не увижу?

— Вот я и прошу тебя уйти из Террана, а ты…

— Нет, не будем об этом. Прости, я сейчас наговорила тебе кучу глупостей. Это от усталости и от того, что очень тебя люблю, и тоскую, и боюсь за тебя… И за нас.

В подвале вокзала капитан Габриэль сидел возле столика и ел консервы. Лоб забинтован. Одно стёклышко очков треснуло. И без того его сухощавое лицо ещё более осунулось, заросло молодой густой бородой.

— Леклерк — вот здесь, — сказал он, ткнув пальцем в обведённый красным карандашом кружок на карте. — В лучшем случае он будет у нас завтра к вечеру.

— А в худшем?

Габриэль пожал плечами.

— Давай всё-таки попрощаемся, капитан. Это не помешает, — сказал Шамрай. — Ты хороший командир, Габриэль.

— Правда? — неожиданно, по-детски непосредственно обрадовался француз.

— Конечно. Наша оборона лучшее тому доказательство.

Когда Шамрай возвратился в подвал, где расположилась его группа, Васькин сидел, уткнув подбородок в колени и не мигая, пристально смотрел на слабенький свет шахтёрского фонарика, печально освещавшего его напряжённо сплетённые руки, усталое лицо и глаза, взволнованные и грустные.

— Всё думаю и думаю об этом проклятом Скорике, чтоб ни дна ему, ни покрышки, — хрипловато проговорил он. — И ничего придумать не могу. Куда ни кинь — всё клин.

— И я тоже… — сухо ответил Шамрай. — Ложись, спи, завтра будет трудный денёк…

— А может, он правду сказал?

— Не знаю. И никто из нас, как видно, теперь этого не узнает, — Шамрай неожиданно рассердился. — Только я так думаю, если он подлец, то подлецом и умрёт. А если честный человек, то… наверное, завтра это будет ясно. Не все из нас переживут этот день. Смерть, она всё-таки многое проясняет… И давай, друг, лучше спать.

В подвал протиснулась тёмная фигура, фонарик осветил страшноватое, небритое лицо партизана.

— Товарищ командир, Леклерк далеко?

— Завтра к вечеру будет здесь.

— Завтра к вечеру? — испуганно отозвалась темнота. — Завтра к вечеру…

И хотя все знали, что означало продержаться целый день в окружённом Терране, уверенный ответ командира принёс надежду и облегчение.

Раннее утро проснулось над городом солнечным и нежным. На чёрных обгорелых дубах сверкнули розовые лучи, и деревья будто ожили, дрогнув опалёнными листьями. Пожары угасли, дым развеялся. Да, страшный, искалеченный вставал Терран в это розовое летнее утро.

Партизаны всё-таки успели съесть по банке консервов до того, как ударил первый немецкий снаряд.

— Начали, гады, — Васькин зло плюнул. — Поесть толком не дали.

— Всем по местам, — скомандовал Шамрай.

Фашисты начали атаку. Отвоёвывая метр за метром, дом за домом, гитлеровцы пробирались к центру Террана. В руках партизан осталось всего четыре квартала. Вот пришлось отдать ещё один перекрёсток, вот ещё один квартал захватили гитлеровцы, и всё лезут, лезут вперёд. А с неба падают и падают снаряды, сеют на партизан дождь осколков. Зачем их так много? Ведь для горячего живого человеческого сердца достаточно и одного маленького кусочка свинца, чтобы его остановить. Редеет оборона Террана, всё глубже вонзаются в неё фашистские клинья.

А солнце, не ведая печали, радостно катится по небу, равнодушно посматривая на багряно-кровавую рану, которая когда-то называлась весёлым шахтёрским городом Терран, и даже не думает о том, сколько же человек увидит его закат.

Вскоре после полудня немцы разобрали завалы на окраинах и пустили по центральной улице тяжёлый танк. На большой скорости стотонная глыба злой стали, разогнавшись ещё где-то издалека, мчалась вперёд, всё сокрушая на своём пути. Пушка танка грохотала, не переставая, ей вторили пулемёты.

Роман хорошо понимал, что произойдёт, если танк прорвётся на площадь — за ним пройдут другие и тогда падёт оборона Террана. «Всё, конец, — чувствуя, как замирает сердце в груди, подумал Шамрай. — Чем его остановить?»

И вдруг он увидел: из подвала выскочил Павел Скорик. В руках тяжёлые противотанковые гранаты. Пригибаясь, перебежками, он приближался к танку. Вот он взмахнул руками и сразу ударил взрыв четырёх гранат. Дым заполнил улицу, будто чёрная туча опустилась на землю. Но убежать от танка, скрыться в подвале Скорик не успел: пулемётная очередь срезала его, как птицу в полёте. Танк, зло взвывая моторами, остервенело рванулся вперёд, но, резко развернувшись на одной гусенице, лишь перегородил улицу, застыв чёрной громадой.

Скорик лежал недалеко от танка, раскинутые руки почти касались разорванной гусеницы.

— Жил скверно, а умер красиво, — сказал тихо Васькин.

— Нет, так не бывает, — не согласился Шамрай. — Смерть человека, товарищ Васькин, неотделима от его жизни. Я в этом глубоко уверен. Если жил трусом, то едва ли умрёт героем. Сейчас нам с тобой и о своей смерти пришла пора подумать. Смотри.

Двигавшиеся следом за подбитым танком три машины замедлили ход и опасливо остановились перед этой неожиданно вставшей на их пути плотиной из ревущего огня и едкого дыма.

— Бери гранаты, — приказал Шамрай, посылая в тяжёлые корпусы запалы.

— Ты хочешь… Это же верная смерть… — лицо Васькина стало землисто-серым, словно его припорошило пеплом.

— Где наша не пропадала!

Они вылезли из подвала во двор, по разрушенной лестнице осторожно поднялись на третий этаж, подползли к зияющему провалу окна. Внизу на улице всё ещё горел подожжённый Скориком танк. А неподалёку от него три другие машины пытались развернуться, чтобы вырваться из этой каменной западни, в которую сейчас превратилась пугающе притихшая улица.

— Не спеши, прицелься хорошенько, — приказал Васькину Шамрай. Он с силой бросил вниз на танки одну за другой гранаты и не расслышал их разрывов: пуля ударила в руку. Его сбило с ног. Васькин тут же швырнул свои гранаты, уже не целясь, в бушующее огненное пекло. Взяв Шамрая на руки, с трудом, чуть не упав на лестнице, ступеньки которой были покрыты битым кирпичом, спустился с ним в подвал. Перевязал ему руку. Лейтенант пришёл в себя.

— Меня ранило? Сильно? — спросил он тихо.

— До свадьбы заживёт, — Васькин ещё пробовал шутить.

Шамрай с трудом поднялся, в глазах его потемнело, покачнулся, но всё-таки удержался на ногах.

— Правильно говоришь, — сказал он. — На живом всё заживёт. Что там на улице?

— Ад кромешный. Ещё два танка с нашей помощью прямо в рай угодили. На земле-то им туговато пришлось… Теперь другим сюда дорога заказана. Такую баррикаду навалили — ни один танк не пробьёт.

Снова загрохотала артиллерия. Снаряды начали методично долбить руины домов, и из миллионов осколков какой-нибудь находил-таки свою жертву, хищно впиваясь в беззащитное человеческое тело, и, остывая, уносил с собой его жизнь.

В этот момент, опираясь здоровой рукой о стену, в подвал спустился Габриэль — другая рука на перевязи, лицо, как восковое, налилось желтоватой бледностью, видно, командир потерял много крови.

— Молодцы, ребята, стойко держитесь, — сказал он. — Кто видел, как умер Скорик?

— Все видели. Как настоящий солдат, — ответил Шамрай. — Где Леклерк?

— Уже близко.

— Сегодня придёт?

— Должен прийти. Что, сильно задело? — Габриэль кивнул на забинтованную руку Шамрая.

— Пустяки, заживёт. Беда другая — у меня в отряде осталось всего лишь семь человек.

— У других не больше. Надо держаться.

Где-то совсем рядом разорвался снаряд, и стоявший у входа Васькин медленно, словно кланяясь, упал на каменный пол подвала. Тёмная струйка крови, извиваясь, как змейка, пробежала возле левого уха и исчезла в расщелине между кирпичами.

— Теперь у меня осталось шесть бойцов, — сказал Шамрай. — Жаль парня. Отвоевался,

— И всё равно держитесь, — ответил Габриэль. — Прощай!

Порывисто приблизился к лейтенанту, обнял, на какое-то мгновение прижавшись своей небритой щекой к его жёсткой бороде, потом быстро повернулся и, словно стыдясь своего необычного проявления нежности, вышел из подвала.

Роман Шамрай проводил его взглядом, прислушался. Незаметно подкрался вечер. На улице догорали танки и тёмно-багровые отсветы зловеще освещали через небольшое окошко подвал. Тишина простиралась над истекающим кровью, но всё ещё живым Терраном. Ну что ж, три дня всё-таки продержались. Задание выполнено.