Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Александр Артёмов

406. ФРАНСУА ВИЙОН

Век, возникающий нежданноВ сухой, отравленной траве,С костра кричащий, как Джордано:«Но всё равно ведь!» —                                  Вот твой век!

Твой век ударов и зазубрин,Монахов за стеной сырой,Твой век разобран и зазубрен…Но на пути профессоров

Ты встал широкоскулой школой…Твой мир, летящий и косой,Разбит, раздроблен и расколот,Как на полотнах Пикассо.

Но кто поймет необходимостьТвоих скитаний по земле?Но кто постигнет запах дыма,Как дар встающего во мгле?

Лишь тот, кто смог в ночи от градаПрикрыться стужей как тряпьем,—Лишь тот поймет твои баллады,О метр Франсуа Вийон!

…И мир, не тот, что богом навран,Обрушивался на квартал,Летел, как ветер из-за Гавра,Свистел, орал и клокотал.

Ты ветру этому поверил,Порывом угли глаз раздул,И вышвырнул из кельи двери,И жадно выбежал в грозу,

И с криком в мир, огнем прорытый,И капли крупные ловил,И клялся тучам,                         как открытью,Как случаю и как любви.

И, резко раздувая ноздри,Бежал, пожаром упоен…Но кто поймет, чем дышат грозы,О метр Франсуа Вийон!

407. «Пустеют окна. В мире тень…»

Пустеют окна. В мире тень.Давай молчать с тобой,Покуда не ворвется деньВ недолгий наш покой.Я так люблю тебя такой —Спокойной, ласковой, простой…Прохладный блик от лампы лег,Дрожа как мотылек,На выпуклый и чистый лоб.На светлый завиток.В углах у глаз теней покой…Я так люблю тебя такой!Давай молчать под тишинуПро дни и про дела.Любовь, удачу и бедуПоделим пополам.Но город ветром унесен,И солнцу не бывать,Я расскажу тебе твой сон,Пока ты будешь спать.

408. «А если скажет нам война: „Пора“…»

А если скажет нам война: «Пора» —Отложим недописанные книги,Махнем: «Прощайте» — гулким стенам                                                         институтовИ поспешим                       по взбудораженным дорогам,Сменив слегка потрепанную кепку

На шлем бойца, на кожанку пилотаИ на бескозырку моряка.

409. «Я сегодня весь вечер буду…»

Я сегодня весь вечер буду,Задыхаясь в табачном дыме,Мучиться мыслями о каких-то людях,Умерших очень молодыми,Которые на заре или ночьюНеожиданно и неумелоУмирали,                не дописав неровных строчек,Не долюбив,                    не досказав,                                       не доделав…

410. «Снова вижу солнечные ели я…»

Снова вижу солнечные ели я…Мысль неуловима и странна —За окном качается Карелия,Белая сосновая страна.Край мой чистый! Небо твое синее,Ясные озерные глаза!Дай мне силу, дай мне слово сильноеИ не требуй, чтоб вернул назад.Вырежу то слово на коре ли я,Или так раздам по сторонам…За окном качается Карелия —Белая сосновая страна.

411. «Как лес восстановить по пням?..»

Как лес восстановить по пням?Где слово, чтоб поднять умерших?Составы, стоны, суетня,Пурга да кислый хлеб промерзший.

Четвертый день вагон ползет.Проходим сутки еле-еле.На невысоких сопках ледДа раскоряченные ели.

А сверху колкий снег валит.Ребята спят, ползет вагон.В печурке огонек юлит.Сидишь и смотришь на огонь.

Так час пройдет, так ночь пройдет.Пора б заре сквозь темноту —Да нет вот, не светает тут…

Ползут часы. Ползет вагон.Сидишь и смотришь на огонь.

Но только голову нагни,Закрой глаза, накройся сном —В глазах огни, огни, огни,И тени в воздухе лесном.

…Потом в горах — огни, огни,Под ветром осыпались дни,Летели поезда,И загоралася для нихЗеленая звезда.

…Вперед сквозь горы!Предо мной распахивалась синь.Пахнуло солью и смолой,Гудок взревел: «Неси-и!»

Три солнца —                    сквозь туннель —                                                   в просвет.Рывок — и тьма назад,И сразу нестерпимый светУдарил мне в глаза.

412. «Но стужа в кормовой каморе…»

…Но стужа в кормовой камореПоднимет сразу ото сна,Суровость Баренцева моряНемногословна и ясна.

Курс «норд», как приказал Седов…В ночи плывут огни судов,И берег — простыня.А мы уходим в шторм на риск,И ночь качает фонари на пристанях.

Ни звука. Пусть хоть просто крик,Собачий лай бы.Но молчаливы, хоть умри,Рыбачьи лайбы.

Лишь прижимаются тесней.Хоть и привыкли к холодам…Нависли скалы. Серый снег.И черная вода.

Но берега назад-назад,Прибою их лизать…Три вспышки молнии — грозаИль орудийный залп?

Но всё равно, сквозь эту темень!Но всё равно, вперед — за теми!

413. СКРИПАЧ

Четвертый день хлестали ливни с гор…В таверне ни души. Дымит камин.Напрасно дверь хозяин отворяетИ, ежась от пронзающего ветра,Взирает на размытую дорогуВ надежде на богатую карету.Но даже нищих в этот день не видно…И он печально затворяет двери,Ногой пихает жирного щенкаИ, тяжело вздохнув, идет к камину,И руки потирает над огнем…

Потом стемнело.                           Свеч не зажигали,Камин почти погас уж, а по стекламВсё тот же серый ливень молотил,Порою перемешиваясь с градом,Когда внезапно постучали в дверь.На властный стук хозяин побежал,И дверь открыл, и отступил на шаг,Испуганно пришельца пропуская.Тот темен был. С него вода стекала,Он весь насквозь промок, из-за того чтоШирокий плащ его был снят — он что-тоПлотнее завернул в него и свертокПрижал к груди, как сына.                                         И сказалПришелец:               «Дай мне место у огня,Чтоб высохнуть. Немного хлеба с сыром,Глоток вина, ночлег на сеновале —Вот всё, что нужно мне на этот раз».И, подбоченясь, отвечал хозяин:«Не много хочешь ты, как я гляжу.Ну что ж, дружок, выкладывай монету —И мигом будет всё перед тобой».— «Уж третий день, как я последний грошОтдал за два кусочка канифоли…Я музыкой плачу тебе».                                         И онСтал у окна развертывать свой плащИ из плаща достал футляр скрипичный,А из футляра — скрипку.                                           И огоньСверкнул и ожил в потемневшем лаке.«Что музыка твоя, скажи на милость?Тут это не ходячая монета.За музыку твою я дать могуЛишь запах блюд дымящихся из кухни».— «Ты музыки хотел?                                    Ну что ж, держи!»И что-то в темноте швырнул.                                                   И вотХозяин ясно-ясно услыхал,Как полновесный золотой дублонУпал на пол и покатился в угол.За ним — другой.                          Ей-богу, отродясьЯ не слыхал монеты полновесней!И наклонился жадно,                                      но едваОн золото хотел рукой нащупать —Еще дублон! Совсем в другом углуУпал дублон. Он услыхал по звонуЧистейший, полновеснейший дублон!И сразу три! Боясь со счета сбиться,Он слушает, но тут теряет счетИ, тяжело упав на четвереньки,Ползет и шарит золото.                                       Вот рядомУпал дублон…                    Еще…                            О, сколько ж их!Дублон! И сразу три!                                  И вновь дублон…Он шарит, задыхается и шарит,А под руками — только комы грязи,Слетевшие с усталых сапогов.А тот швыряет золото горстями:Дублон! Еще дублон! Одни дублоны.И в мире не осталось больше звуков,Как этот золотой, тяжелый дождь.Звон капель полновесных золотых,Они летят, срываются, звенят,И катятся, и катятся дублоны,Большие полновесные дублоны!О, хоть один нащупать бы рукой…Но ничего! О, где же, где они?Тогда он на пол сел в изнеможеньиИ закричал: «Огня! Скорей огня!»Но только крик его метнулся в стены —Всё смолкло.                     И скрипач смычок отвелШироким жестом. Как свою рапируОтводит победивший шевалье.

414. «Я иногда завидую жестоко…»