Хроника воскрешения царей - Малик Шах-Хусайн Систани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Простак этот поверил сим абсурдным словам и выпустил из рук всех систанских эмиров. В тот же час он решил, что Мирза Казак{495}, внук эмира Бурундука, приближенного его величества в правление эмира Тимура, отправится в Систан вместе с Маликом Махмуди и [систанскими] эмирами. Всех систанцев он одарил почетными подарками и конями и отпустил. Когда они переправились через перевал Бидак, /329/ [Амир Кулбаба] раскаялся в своем поступке. Следом за ними он отправил триста всадников. [Систанцы], переправившись через перевал, припустили коней и нигде не останавливались до [самой] крепости Кал’а-йи Ках. Узбекское же войско, добравшись до перевала, вернулось назад. После того [Амир Кулбаба] послал Мирзу Казака. Систанцы за два дня и две ночи приехали из Герата в крепость Кал’а-йи Тагрун. Радостная весть о прибытии Малика Махмуди и [остальных] систанцев обрадовала пораженное страстной любовью сердце, словно душа воскресла в [безжизненном] теле. Все родственники выражали радость. Великий малик выехал [им навстречу] до селения Пуште Мала, нашел там Малика Махмуди и его сопровождавших эмиров Систана. Часть [из них] старалась служить вдвое усерднее, чем прежде. [Другая] часть служила хорошо, чтобы загладить свои прошлые грехи. Все они удостоились счастья приложиться к руке великого малика. [Была] весна. Они гуляли и вели беседы в садах той местности, которые разбил разумный и благочестивый зодчий великий Амир Низам сын Хаджи Мухаммеда{496}.
В то время в Систан вместе с нашими героями приехали гератские музыканты: хафиз Мухаммад-Муким Джибра’или, Камал ад-Дин, музыкант, играющий на струнном инструменте уд, и тамбурист Мухаммад-Хусайн. Освободив соловьев от пения в цветнике роз, они заливались на тысячи ладов. Воистину, хафиз Мухаммад-Муким в пении и речах был подобен Христу — голосом оживлял истлевших покойников; у павших духом возбуждал такую любовь к аллегориям, что устремленные к состоянию истины, которые путем аллегории уже обрели место в гнезде истины, вновь обращались к заслуживающим уважения аллегориям и погружались в море восторга и исступления. В последние два-три столетия не было равного ему певца и музыканта.
В те дни несколько оставшихся [местных] маликов вели друг с другом откровенный разговор. Именно в ту пору достиг своего расцвета Малик ‘Али, свеча на пиру благородства, кипарис на лугу великодушия, распустившаяся роза в цветнике красоты и совершенства, точнее, вершина благородных поступков, славы и милостей. Несмотря на совершенную внешность и поведение, благородные поступки, прекрасное положение и добрый нрав, /330/ у всех складывалось мнение, что это совершенство ожидает гибель и что на смену приятности и свежести весны придет осень.
Бог должен был сотворить его возвышенным.
Красоту выше этой невозможно представить{497}.
Непрерывно скрытый ангел предвещал разлуку и расставание. Несколько дней сезона роз прошли в прогулках по садам Пушт-и Зириха и Бар-и Зириха. Великий малик вновь задумал разбить сады и цветники и возвести дворец в местности Чунг-и Марган. [Сей] раб тоже сделал новые посадки в отцовском саду в Джарунаке, так как за время смуты и переворота [многие] деревья посохли, и произвел ремонт жилых построек, поэтому большую часть времени [сей раб] проводил в Джарунаке и Джалалабаде{498}, подвластном Чунг-и Марган. Великий малик и все родственники почитали за счастье [вести] беседу с Маликом ‘Али в отпущенные [ему] несколько дней.
В то время [великий малик] распорядился передать Амиру Кул-бабе доход с пастбищ и поголовья скота в Систане. Упомянутые деньги собирали мулазимы Малика ‘Али. Малик ‘Али сам побывал в Зирихе, Рамруде и Сарабане, уладил дела и вернулся в Чапраст. Поскольку великий малик, питая пристрастие к Сарабану, выехал туда, Малик Махмуди и Малик ‘Али сами занялись сбором урожая с земель малика. [Сей] раб сопоставлял в то время [списки] дивана Анвари{499} и развлекался с друзьями. Малик ‘Али находился в Шайхланге. В это время пришла записка от моего брата: «Сюда, в степь, можно приехать на прогулку», и я поспешил к нему. [По приезде] расспросил о здоровье Малика ‘Али. «Он немного нездоров, уехал в Чапраст», — ответили мне. Я пожалел о своем приезде и его отъезде. Разлука сильно подействовала на меня, [но] я не знал [еще], что смерть уже на его пороге.
/331/ Накиб Мухаммад Хусайн стал выговаривать мне: «Запрети Малику ‘Али собирать подать со скота, так как [пастбища] не имеют отношения к маликам{500}. Мулазимы такого молодого [малика], от которого всегда исходило лишь добро, из алчности притесняют кочевников. Как бы страдания угнетенных не переполнили чашу! Мне известно из жизни, что те из потомков Шах-Махмуд-хаджи, [которые] стали негодяями и наглецами, не дожили до [своей] старости. Прежде всего [это] относится к тем, кто ранее был известен [своими] добрыми деяниями. Дурные и низкие слуги и алчные люди будут срамить их в сем мире и в загробной жизни. Поскольку вы связаны с [Маликом ‘Али] большей [дружбой], нежели остальные малики, я дерзнул сказать вам это».
В течение двух дней мы с братом, Амиром Мухаммад-лала, Амиром Максудом и накибом Мухаммадом-мустауфи занимались сбором [податей] с Шайхланга и Рамгаха. Приехал гонец и сообщил о болезни Малика ‘Али. Малик Махмуди и [сей] раб выехали в Чапраст и сразу же пошли его, «гостя» [сего бренного мира], проведать. Щеки его пылали от жара, на лбу выступила испарина. Его горячее дыхание и тревожные стоны отзывались болью в сердцах друзей. Двадцать дней, как мы не виделись друг с другом из-за небольшой размолвки. Увидев [сего] бедняка, Малик ‘Али прочел следующее двустишие:
Помирись же со мной, несчастным, тебя искал я.
Не помириться, [когда я] в страдании и горячке, [это] не путь дружбы.
Прочтенные стихи сожгли огнем тревоги сноп моего терпения, и я ответил ему тоже стихами:
Это я лишен друга, что так живу,
О, как несчастен я, более чем
