Господь - Романо Гуардини

Неестественность, заключенная уже в браке, в девственности проявляется открыто. Не первоначальное предрасположение побуждает человека отказаться от стремления к осуществлению любви и плодовитости. То, что имеет в виду Иисус, означает не просто примирение с физической невозможностью или вынужденным ограничением – это было бы вынужденной добродетелью, куцей, хоть и мужественной, – нет, Он имеет в виду свободный отказ. И не из слабости, из равнодушия к жизни или философских соображений, но «ради Царства Небесного». Еще раз и совершенно недвусмысленно: не потому, что этого требует какой-то «религиозный долг», а потому, что человеку от Бога открывается такая возможность любви, которая полностью и целиком захватывает. В наше время психология освещает подоплеку, все подспудные мотивы человеческого поведения, поэтому нам нужно добавить еще нечто.

Можно было бы возразить, скажем, что идея девственности просто перемещает предмет любви. Что по причинам, которые часто бывают очень сложными, человек не может встретить своего естественного партнера, другого человека, и ищет его – правда, в завуалированной форме – в религиозной сфере. Следовательно, когда он любит «Бога» или «Царство Небесное», то под этим он – по существу, и часто сам того не зная – подразумевает другого человека. Если это так, и не только в случаях искажения или побочных движений чувства, а в самой сути того, что называется девственностью, то она нечто ужасное. Тогда человек оказывается обманутым в самом важном, и настроенность, обращенная к Богу, оказывается нечестной и нечистой. Действительно, девственность нередко воспринимается неверующими именно так. Многое в христианской жизни подтверждает их точку зрения, но сущность и смысл девственности на самом деле иные.

Значение христианской девственности нельзя понять, исходя из человеческого инстинкта или духа; понять его можно только из самого Откровения. Христос говорит: у человека есть возможность силу своей чистой любви направить на Бога. Бог таков, что Он может быть любим всей полнотой любви, Он может стать для человека Единственным Всем. И не как замена, не как маскировка, не как смещенный образ человеческих представлений, но подлинно и изначально. Бог есть суверенно любящий и Тот, Кто может быть изначально любим. Более того, Бог есть Тот, Кто в последнем и окончательном смысле один только и может быть любим вполне. Возможно, что в глубине опыта любви каждого чуткого сердца, даже самого счастливого и богатого, таится сознание невозможности последнего исполнения. Возможно, что по отношению к человеку любовь не может достичь предельной силы, ибо человек для этого слишком мал, и предельная сокровенность не может объять его – между ними всегда остается дистанция. Эта конечная несостоятельность всякой земной любви позволяет человеку, может быть, угадать, что есть еще другая любовь, которая, однако, никогда не может осуществиться по отношению к человеку, – любовь, которой должны быть дарованы ее предмет и сила, «Ты» и сердце, затронутость и близость. Откровение указывает на нее. В этом тайна девственности, и перед ней все ссылки на психологию и этику становятся жалкими и претенциозными.

Правда, нет правила, определяющего, призван ли тот или другой человек осуществить это. Сюда приложимы, в их буквальном смысле, слова: «Кто может вместить, да вместит». Это особая оговорка, даже в пределах того соотношения благодати и природы, которое выражается стихом 11. Сила же, которой созидаются оба состояния (брак и девственность), – та самая, о которой мы говорили в начале нашего разговора: сила Христа. Здесь наши мысли должны быть отмечены чистотой и религиозностью. Христианский брак и христианская девственность не могут строиться ни на социологических исследованиях, как бы убедительны они ни были, ни на этических и личных возможностях, как бы хороши они ни были, ни на религиозности как таковой, сколь бы благочестива она ни была. Все это уводит в сторону от самого главного. Нельзя их строить и на расплывчато понимаемой «благодати», которая может означать что-то вроде особой человечески-религиозной одаренности, природной чистоты и т.п., – но только на той силе, которая заложена в существе Христа и которая есть Он Сам. Жить в христианском браке можно, только когда Он находится «посреди» соединенных «двоих» (Мф 18.20). Он Сам – это Его действенное присутствие, Его сила выносить, терпеть, любить, преодолевать, прощать «до седмижды семидесяти раз» (Мф 18.22).

Вот в чем эта сила... И никакое отвлеченное «Царство Небесное» не дает возможности девственности, и никакой «Бог» вообще, а только Христос. То, что излучается Им, Его личностью, Его настроенностью, Его деяниями, Его судьбой: святое, невыразимое, просвещающее сердца, трогающее, свершающее. Оно исчезло бы, если бы мы попытались свести его к общим словам, назвать его, например, этикой Иисуса, или Его истолкованием жизни, или открытой Им полнотой ценностей. Нет, не этика, не толкование, не ценности – Он Сам. То, что может быть выражено только одним именем: Иисус Христос. Живой Сын Божий и вместе с тем – Сын Человеческий. Сама жизнь и сама любовь. Христианские брак и девственность перестают быть понятными, как только Иисус Христос перестает быть в них сутью, нормой и действительностью.

«Когда выходил он в путь, подбежал некто, пал пред Ним на колени, и спросил Его: Учитель благий! Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Иисус сказал ему: ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог. Знаешь заповеди: „не прелюбодействуй“; „не убивай“; „не кради“; „не лжесвидетельствуй“; „не обижай“; „почитай отца и мать“. Он же сказал Ему в ответ: Учитель! все это сохранил я от юности моей. Иисус, взглянув на него, полюбил его и сказал ему: одного тебе недостает: пойди, все, что имеешь, продай, и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, последуй за Мною... Он же, смутившись от сего слова, отошел с печалью, потому что у него было большое имение. И, посмотрев вокруг, Иисус говорит ученикам своим: как трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие! Ученики ужаснулись от слов Его. Но Иисус опять говорит им в ответ: дети! как трудно надеющимся на богатство войти в Царствие Божие! Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие. Они же чрезвычайно изумлялись и говорили между собою: кто же может спастись? Иисус, воззрев на них, говорит: человекам это невозможно, но не Богу; ибо все возможно Богу» (Мк 10.17-27).

Эти слова Господа также оказали на историю христианства глубокое, непреходящее влияние. Они находятся в тесной связи с теми, которые мы рассматривали в предыдущей главе. Там речь шла о порядке половой жизни, здесь – об отношении к имуществу. Но прежде чем заняться ими подробнее, мы, как и в прошлый раз, посмотрим на самого Иисуса: как Он лично относился к имуществу? Что означали для Него мирские блага?

Писание говорит, что Он происходил из небогатого дома. В качестве предписанной жертвы после Его рождения Мария и Иосиф могли принести только тот дар, который предусматривался для людей неимущих, а именно – двух голубков; значит, у них не было достаточно средств, чтобы принести в жертву ягненка (Лк 2.24). Позже Он Сам говорит человеку, желающему пойти с Ним: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Мф 8.20 и Лк 9.58). Первое наше замечание рисует экономическую ситуацию в доме Его родителей, второе говорит о Его образе жизни в последние годы.

Однако это не следует представлять себе как нужду. Как сообщают евангелисты, жизненные потребности Иисуса были обеспечены. Состоятельные женщины из числа Его приверженцев предоставляли Ему все необходимое для жизни (Лк 8.1-3). Сообщается же, что у маленькой группы была общая казна, которой заведовал Иуда Искариот (Ин 12.6). Следовательно, имелись средства, чтобы покрывать потребности, покупать пищу и давать милостыню (Ин 4.8 и 13.29). Нигде нет упоминаний о каких-либо лишениях, которым подвергал бы Себя Христос ради покаяния или религиозного самосовершенствования. Правда, Он постится после крещения, – но это не аскеза в собственном смысле слова, а уход в крайнее одиночество перед Богом (Мф 4.2). Вообще же Иисус питается нормально, пользуется тем, что Ему нужно; когда Его приглашают, Он участвует в трапезе, как и все другие. Обществу, собравшемуся на свадьбу в Кане, Он дарует в избытке благородное вино, – ясно, что в этом нет ничего аскетического (Ин 2.1-10). Тысячи проголодавшихся людей Он не призывает стойко переносить лишения, но насыщает их сверх потребности и еще заботится о том, чтобы сохранить оставшееся (Мф 14.15-31). И есть даже эпизод, демонстрирующий, как глубоко ощущал Господь благое изобилие: Когда Мария из Вифании помазывает Его драгоценным миром, а заведующий казной замечает с неудовольствием, что благовоние можно было бы продать, а деньги использовать для милостыни, Он заступается за Марию. Этот вызванный внутренним порывом поступок после которого весь дом наполнился благоуханием, глубоко порадовал Его (Ин 12.1-8). Также, очевидно, радовали Его цветущие полевые лилии Его родного края и беспечная жизнь птиц, иначе Он вряд ли говорил бы о них в Своих притчах (Мф 6.26 слл.). И если бы Он не ощущал красоты мира, сатана не искушал бы Его, развертывая перед Ним картину мира (Мф 4.8). Нигде у Иисуса не проявляется аскетический взгляд на вещи. Упрекая иудеев в несерьезности, в том, что они никогда не принимают вестников Божиих, Он говорит: «Пришел Иоанн, ни ест, ни пьет; и говорят: в нем бес. Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам» (Мф 11.18-19). Иоанн-один из тех, которые упражняются в аскезе и покаянии; Иисус уважает это, но Сам живет не так.