Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж

Как ты назвала их? Расскажи им обо мне, их отце. Не забывай меня, молись за меня, держи меня в своем сердце, как я держу тебя в своем.

Посылаю это со всей поспешностью.

Я чуть было не прониклась сочувствием — чего он и добивался. Но что это за человек, если ему нужен «предлог», чтобы отказаться от Октавии и жениться на мне! Чья-то беременность — это подходящая отговорка для учителя или пастуха, но никак не для триумвира, властителя половины мира. И что он имел в виду, когда писал, будто я предала его? Ведь это он предпочел мне Октавиана и Октавию. Какая жалость, что он не может никому доверять! Как печально! Но разве я не предупреждала его, не твердила ему, что Октавиана следует опасаться? Вместо этого он спасает самого опасного своего противника! Раз ты не в силах покончить с Октавианом сам, не мешай толпе сделать это за тебя.

Что касается детей — я не знаю, что им говорить об Антонии. С Цезарионом гораздо легче: его отец умер и объявлен богом. Живой Антоний — слишком деликатная тема. Но с этим вопросом, к счастью, можно не спешить. Дети еще слишком малы, и рассказывать им что-либо придется очень не скоро. Сначала их нужно научить говорить.

Глава 18

Пока мы оставались отрезанными от мира, у меня было достаточно времени и для раздумий, и для восстановления сил. День ото дня я худела, а младенцы, напротив, набирали вес, словно отбирая у меня излишнюю полноту. Боль исчезла, вернулось хорошее самочувствие.

— Молодость — превосходный целитель, — сказал Олимпий, объявив о моем полном выздоровлении.

— По-моему, нужно благодарить твое искусство, — возразила я. — Разве мало молодых людей умирает до срока?

Мне пришло в голову, что двое — твой врач и твой казначей — знают тебя лучше кого бы то ни было, даже лучше тебя самой. Одному ведомы тайны твоего тела, другому — тайны твоего кошелька. Им видна полная и истинная картина твоей жизни.

— Тут помогла и удача, и крепость твоего организма. Ты живучая как крокодил.

— Ну вот, раньше меня сравнивал с крокодилом Антоний, а теперь и ты туда же. По-моему, это не совсем похоже на комплимент.

Олимпий мимолетно нахмурился, как всякий раз, когда мне случалось упомянуть Антония. А между тем у меня имелось дело, затрагивающее и Антония.

— Я ведь не внешность имел в виду, — пояснил Олимпий. — У крокодила есть ряд достойных восхищения качеств: сила, выносливость, терпение, способность приспосабливаться. Убить крокодила очень трудно, и он способен выжить в таких условиях, когда большинство других животных погибнет. Завидная особенность.

— Действительно… — пробормотала я, стараясь подступиться к главной щекотливой теме. — Я что хотела сказать, Олимпий… Твои познания в ранах и целительстве примечательны… для грека.

Теперь брови его взметнулись вверх. Он выглядел настороженно, как газель, которая подозревает, что поблизости бродит лев.

— Для грека?

— Конечно, медицинское образование у нас в Мусейоне по-прежнему самое лучшее в мире, — сказала я. — Ты последователь великого Герофила, чьи анатомические изыскания и опыт в области извлечения камней и вскрытия абсцессов — великие достижения своего времени. А какие здесь возникли теории! Праксагор и его гипотеза о кровеносных сосудах! Идея Диоскорида о природе чумы — как это увлекает! Но…

— Но что? — Теперь он действительно насторожился.

— Но это всего лишь идеи, теории. Я думаю, что теперь, когда я поправилась, ты должен отправиться в Рим на учебу, — сказала я.

— Я так и знал! — Он покачал головой. — И зачем, скажи на милость, мне ехать в Рим? Если только не шпионить за Антонием.

— Затем, что я весьма ценю твой врачебный талант, но время не стоит на месте, в медицине появляются новые методы… — начала отвечать я, оставив последнюю его фразу без внимания.

— О которых ты, сама будучи врачом, разумеется, прекрасно осведомлена, — насмешливо перебил меня Олимпий.

— Представь себе, я действительно знаю, что римляне добились немалых успехов в лечении ран. И колотых, и резаных, каких угодно. Помимо знакомства с теорией их лекари имеют обширнейшую практику. Последние сто лет Рим почти непрерывно вел войны, и у врачей накопилось очень много опыта. Короче говоря, Олимпий, нечего задирать нос. Грекам есть чему поучиться у римлян.

— Как тебе?

Я пропустила эту шпильку мимо ушей.

— Говорят, они умеют удалять катаракты и зашивать раны так, чтобы они не гноились. Ими разработаны приспособления, зажимающие кровеносные сосуды, и другие, помогающие держать раны открытыми, чтобы извлечь стрелу…

— Конечно, я это знаю, — парировал он. — Неужели ты думаешь, что я не слежу за новинками?

— Но разве тебе не хочется поехать и узнать все из первых рук? Или ты настолько сильно предубежден против римлян, что готов отвернуться от полезных новшеств?

На сей раз он смутился.

— Это потребует слишком много времени, а у меня есть обязанности.

— У тебя есть способные помощники и ученики, и отлучка твоя продлится не более полугода. В марте, с открытием навигации, ты отплывешь и пробудешь в Риме до осени. За это время ты успеешь узнать много нового, а со мной ничего не случится: приглядят твои помощники.

— Мне ли тебя не знать, — возразил он. — За шесть месяцев ты способна вляпаться во что угодно.

— Обещаю выполнять все твои рекомендации.

Отчасти это его успокоило. Возможно, он и вправду нуждался в перемене обстановки, да и природное любопытство побуждало его ответить согласием.

Но теперь, по завершении первого этапа разговора, предстоял еще более деликатный вопрос.

— Есть личное дело, которое я хотела бы…

— Нет, к Антонию я не пойду. Ты прекрасно знаешь, что я терпеть не могу этого человека.

Столь прямое, без обиняков, заявление застало меня врасплох. В защиту Антония мне было сказать нечего. В конце концов, временами я сама испытывала к нему нечто вроде ненависти.

— Нет-нет, — заверила я, — о вашей встрече речи не идет. Просто возьми с собой кого-нибудь из моих астрологов. Того, кого Антоний никогда не видел. А уж астролог сам изыщет способ затесаться в его свиту.

— Значит, я должен сопровождать твоего шпиона в Рим? — простонал Олимпий. — Ты посылаешь меня туда, чтобы обзавестись глазами и ушами в доме Антония?

— Не нужны мне ни глаза, ни уши, — возразила я. — Мой человек должен убедить Антония покинуть Рим.

— Зачем? С какой стати ему покидать Рим? Чтобы вернуться сюда?

— Нет. Я не ожидаю, что он вернется. И не хочу, — добавила я, подумав, что муж Октавии и послушный слуга Октавиана мне здесь не нужен.