Посты сменяются на рассвете - Владимир Понизовский

Сейчас Виталию Федоровичу столько лет, сколько минуло уже со Дня Победы. Он продолжает службу на сверхсрочной — мичманом Военно-Морского Флота. У него семья, дети. И он намного старше своего отца.

Такова судьба павших. Они останутся молодыми вечно. Во все грядущие времена они будут ровесниками юношей и девушек будущих поколений. Двадцатилетние, павшие героями в Великую Отечественную войну, бессмертны.

А живые будут бережно хранить о них память.

И каждый год — девятого мая, в День Победы, будут собираться жители всех окрестных селений на дороге, что ведет из Мнихово Градиште на Билу Глину. Мраморный обелиск укроют цветы. А по асфальту, на котором в этот час замирает движение, церемониальным маршем, печатая шаг, будут идти, отдавая воинские почести памяти советского солдата, двадцатилетние воины чехословацкой армии.

Каждый год — в день 9 Мая...

ПОСТЫ СМЕНЯЮТСЯ НА РАССВЕТЕ...

1

Самолеты отстали на последней тысяче миль, когда судно вышло из зоны Бермуд, а Лаптев уже устал торчать на ходовом мостике, записывая типы «летающих крепостей» и их номера и вместе со своими координатами передавая их в Москву.

Честно говоря, в первые мгновения — когда увидел вынырнувшую из-за горизонта мошку, которая, стремительно увеличиваясь в размерах, приняла очертания пикирующего бомбардировщика, с ревом пронесшегося над мачтами и развернувшегося на второй заход, — ему стало не по себе. Но тут же вспомнил: американцы делают облеты едва ли не каждого советского судна, идущего через Атлантику этим курсом. А потом и привык — и к слепящему блеску фюзеляжей, и к яростному реву моторов над головой.

Но эти облеты вернули к давнему — словно бы через десятилетия перекинулся мостик в прошлое, к тем дням и ночам, когда вот так же стоял он в рубке рядом с капитаном, ведшим свою «посудину» с танками и снарядами в Картахену.

Нет, этот мостик он перебросил раньше, еще в Ленинграде. Удивительно совпало: его «Хосе Ибаррури» после ремонта готовился к очередному рейсу, когда получил Андрей Петрович письмо:

«Приезжай. Обязательно постарайся приехать. Эта поездка станет для тебя праздником. Я сама будто вернулась в молодость...»

Опустил на стол конверт с маркой, на которой был изображен крокодил, — и нахлынуло. Поначалу не сказал даже Василию. Заказал в ателье-люкс новый костюм, купил модный галстук. Сын увидел его перед зеркалом, округлил глаза:

— Свататься надумал, отец? Седина в висок — бес в ребро? Позови на смотрины!

Он потрепал Василия за чуприну. А сам подумал: «Неужто бес?..»

Всего год, как вышел он в отставку. Возраст. Да к тому еще — старые раны. Словом, списали. Но приспособиться к пенсионному существованию не смог. Маялся от безделия, от неожиданной своей ненужности. Совсем было затосковал. К счастью, нашлось для него дело по душе.

Отмечали день рождения Никитки, внука. Пришел один из давних друзей. Заявился при параде, с золотыми шевронами на рукаве.

— Ты где теперь работаешь, Владимир?

— В Министерстве морского флота.

— Да вроде бы ты у меня в отряде был сухопутным минером?

— Был... — вздохнул Павлов. — А теперь, видишь, по кадровой части.

Лаптева и осенило:

— Постой-постой! Определи на какую-нибудь «посудину»! Хоть поваром!

— А что! — загорелся Павлов. — Почему поваром?.. Первым помощником капитана пойдешь? Это вроде комиссара. Нам отставные генералы на такую роль подходят! Заезжай на Кузнецкий, Андрей, обмозгуем.

Стал Лаптев первым помощником капитана на сухогрузе «Хосе Ибаррури». Первый помощник — это действительно как комиссар. В его ведении вся политическая и воспитательная работа в экипаже, его забота — бодрое настроение команды. Да разве не этим самым, только в иных, куда более сложных условиях доводилось Андрею Петровичу заниматься всю жизнь?..

Экипаж сухогруза был небольшим и, на удивление, юным. В возрасте оказался лишь боцман Храпченко. За глаза его называли Нахрапченко, однако тоном, противоположным смыслу, — с добром. Одессит Храпченко «ходил» по морям с двадцать девятого года, знал все порты мира и клялся, что в тех портах знают и его. Храпченко напомнил Лаптеву морского волка серба Божидара Радмиловича, отважного диверсанта его испанского саперного батальона.

Андрей Петрович побывал с «Хосе Ибаррури» уже и в Касабланке, и в Конакри, и в Ливерпуле. Теперь же, после ремонта, сухогруз готовился к рейсу на Кубу. Предстояло первое путешествие Лаптева морем через Атлантику.

Пароход должен был доставить на остров Свободы группу советских специалистов — механизаторов, зоотехников, агрономов, а также тракторы, автомобили, электродвигатели.

С нетерпением ждал Лаптев этого рейса. А тут и письмо: «Приезжай...» Неужто не обошла его судьба?..

В день отхода, когда добирался от гостиницы в порт, перед капотом такси плясала поземка: сквозь снежные заряды едва проглядывали клювы нахохлившихся кранов; от пирса, взламывая припай, выводил их на чистую воду Балтики ледокол. А миновав Ла-Манш и Бискайский залив, они вступили на путь Колумба, и Лаптев испытал чувство первооткрывателя, пусть и открывал эту морскую дорогу лишь для себя...

К полудню семнадцатых суток линия на штурманской карте уткнулась в Большой Антильский архипелаг.

Солнце слепило глаза. Катил валы океан. Но вот поднялись над водой желтые острова. Пальмы. Зеленая вода на отмелях. Мягкие изгибы береговой полосы, обозначенные тесьмой прибоя.

Чистый огненный диск начал опускаться в воду. И тут его рассекли узкие и темные полосы.

— Гавана, — сказал капитан.

Солнце ушло за щетину небоскребов, столпившихся по холмам. И над домами, невидимые раньше, засверкали огненные письмена.

Андрей Петрович поднес к глазам бинокль.

«Cuba territorio libre de América», «¡Patria o muerte!», «¡Venceremos!» — «Куба — свободная территория Америки», «Родина или смерть!», «Мы победим!».

Вот и прибыл на праздник!..

У него учащенно забилось сердце. Через час он сойдет на берег и отправится в незнакомый город искать дом по адресу, обозначенному на конверте с маркой-крокодилом. Смешно... На листке — крупным круглым почерком: «Приезжай...»

Христофора Колумба и большинство иных путешественников манила в дальние края жажда наживы или жажда приключений и открытий. Какая жажда влечет его? Что он собирается вдруг открыть для себя? Или просто хочет еще раз, на закате жизни, увидеть женщину — ту единственную, которую по-настоящему, без оговорок, любил? Да и чего уж там играть в прятки с самим собой — любит ее все эти годы, четверть века... Кто сказал: «Надежда — посох любви, отправляйся, вооружившись им»?..