Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг. - Виктор Кондырев

Вермонтский педагог

Из Америки Вика вернулся в распрекрасном расположении духа и прямо в аэропорту Шарль де Голль потянул, по доброму обычаю, меня к бару – душа горела выпить, не было мочи! Начал показывать сувениры. Хвастался фотографиями и выкладывал впечатления. Почти месяц проработал он преподавателем в русской школе в Вермонте.

Приглашение сварганил Василий Аксёнов. Осенью 1982 года пришло от него письмо: «Я говорил с руководством, они очень заинтересованы тебя заполучить для взаимных наслаждений… Главное же, это настоящая дача, “воздух свеж, как поцелуй ребёнка” (М. Лермонтов), и русское общество. В любой момент с бутылкой можно завалиться к Сане С… (А.И. Солженицын. – В.К.). Мы туда тоже планируем приехать на две-три недели. Было бы чудесно вместе там побродить».

В Вермонте за это лето с Некрасовым увиделись чуть ли не все знакомые американцы.

Вместе со старинной приятельницей по «Ленфильму» Светланой Гельман катались по штату, заезжали к Солженицыну.

Некрасов усмехнулся:

– В студенческие годы у нас в Киеве шутили: «Пойдём в ресторан! Посидим у швейцара». Так и мы с визитом к Саше – подъехали к воротам, посмотрели на замки и решётку и поехали дальше…

Но зато в Луна-парке прокатились на старинном паровозе. Там же, поддав для задора с Мишей Моргулисом, дурачились и фотографировались на стволе громадного танка «Шерман». Повидался в школе и с Аксёновым, Коржавиным, Андреем Седых. Бережно вынес и привёз в Париж очень благоприятное впечатление от прощальной студенческой попойки.

Сейчас Вика вручает мне новую книгу Аксёнова «Право на остров» – «Дорогому другу Вике Н., покачиваясь на зелёных холмах Вермонта. Твой Вася. 8.2.83».

– Покачиваясь как бы на волнах безбедной жизни в русском университете, так, что ли? – подшучиваю я.

– Ты совсем оторвался от реалий! – хмыкает Вика. – Какая безбедная жизнь! Крепко загатили с ребятами, вот и покачиваемся.

А непьющий Вася, мол, от зависти намекает на это оскорбительным образом.

– Но утром на занятия! Никаких вольностей натощак! – говорит Вика и поглядывает на меня, верю ли я?

Мне верится в это мало, но не оспариваю.

Из письма ко мне от 25 июня 1983 года из Норфилда, штат Вермонт:

«Дорогие мои ванвяне!

Как жизнь? Моя – прекрасно! Сегодня проводил моих ленинградцев из Рочестера – Гельманов, Светлану и Евсея. Неделю погостили. Были первыми, кто встретил меня, ожидая уже на веранде. Жили в гостинице, но общались круглосуточно. Катались на их дырявом, ржавом старье по всему штату. Даже солженицынский забор-сетку видали и сфотографировали ворота с какими-то фотофиксирующими установками. Вокруг красота, зелёные холмы, а он окопался в каких-то дремучих зарослях, ни ветерка, ни дуновения.

Живу в маленьком, симпатичном домике, в двух шагах от нашего Norwich University. Это оказывается древнее военное училище (1819), на лето сдающее свои роскошные помещения. Маленький городок с медными пушками. Соседей у меня двое… Живём мирно. Вечером пьём чай. Недалеко от меня Эмка Коржавин. Не закрывает рта, тем не менее влюбил в себя моих ленинградцев. Лекций у меня – 3 в неделю, по 50 минут – для аспирантов. А я называюсь профессором. Записалось ко мне 7 человек, но ходят ещё и вольнослушатели. Толку от этого, по-моему, никакого – я заливаюсь соловьём, а они не понимают. По вторникам вечером должен делать ещё и доклады – это уже для всех, в основном русских, насколько я понял… Погода. Была дикая жара. Сейчас недикая прохлада… Вот так-то. За сим обнимаю. В.».

Будучи чудесным рассказчиком, Виктор Платонович педагогом был никаким. Не мог чётко представить себе, что интересует студентов. Был уверен, что они только и мечтают услышать окололитературные истории, анекдотики и забавные случаи, происшедшие во время творческих вакханалий. Либо оценить его язвительные выпады или жалящие иронией пассажи в адрес официальных, то есть неизвестных за границей, советских писателей.

Иногда он раскрывал «Правду» и принимался язвить:

– Статья «Героические будни»! Какой образец яркой ахинеи! Каждый героический или символический акт должен происходить изолированно. Поэтому выражение «героические будни» такая же глупость, как и «зримые горизонты коммунизма»!

С удовольствием цитировал Эйнштейна: «Теория – это когда ничего не работает, и все знают почему. Практика – это когда всё работает, и никто не знает почему. В данном случае теория и практика шагают в ногу – ничего не работает, и никто не знает почему».

– Как у нас в Советском Союзе! – восклицал Некрасов.

Студенты недоверчиво помалкивали…

Вермонтские контакты налаживались после лекций, при этом Некрасов достигал труднодоступных высот, в том числе и педагогических…

Сейчас, в баре аэропорта, Вика с хитрым видом запускал руку в сумку и выуживал сувениры.

Разглядывая все эти ерундовины, я корчился от зависти. Ведь я тоже был «вещистом», как любил говорить о себе В.П., и всеми фибрами души разделял с ним эту страсть. Тягу к малонужным, не используемым в повседневной жизни предметам, которые раньше называли безделушками.

Фигурки, паровозики, гномики и тролли, самолётики, солдатики, медальки, бирюльки, фиговинки и сувенирчики – по-некрасовски штучки-мучки. Всё это повергалось быстротечному любованию и устанавливалось на книжную полку, этажерку или складывалось в бесчисленные картонные коробки.

Рассказывал Вика о своей страсти и устно, и в письмах, и в книгах, искренне считая, что всем это интересно так же, как и ему самому…

Некрасовский «Сапёрлипопет» вышел в 1983 году с подзаголовком: «Если бы да кабы, то во рту росли грибы…»

Подзаголовок был понятен всем в отличие от заглавия. Что за «Сапёрлипопет»? А означает это вышедшее из употребления «Чёрт возьми!».

Некрасов писал «Сапёрлипопет» в Женеве, у Наташи и Нино Тенце.

Написав размашисто «Конец!», решил несколько дней попить всяких вкусных напитков, на радостях и вообще, чтоб навык не потерять.

Так как вкуснее водки трудно что-либо вообразить, выпивка слегка затянулась…

Что ищет пьющий человек у своего окружения? Соучастия, сочувствия, понимания и тихого уважения. В Женеве ему всегда удавалось получить от хозяев всё, кроме соучастия. Правда, и с пониманием иногда возникала загвоздка. И тогда вызывали из Парижа меня…

«Сапёрлипопет» начинается с иносказания, «что было бы», с описания Союза глазами мнимого иностранца, а Парижа – глазами выдуманного парижанина. Всё это – чистейшей воды ностальгия, грусть по утраченному, по дому.

«Хочется сравнивать и говорить. О той дурацкой и незабываемой жизни, которая тебе так знакома. И так дорога. О жизни в Союзе».

Кому вы это всё рассказываете, Виктор Платонович?