Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг. - Виктор Кондырев

– Да вы всмотритесь получше! – вскричал я. – Сколько в этих картинах иронии, выдумки! А какой колорист, таких поискать надо!

Некрасов вздохнул: нет, это не для меня, мне бы что попроще и не таких огромных размеров! Где бы я всё это повесил? Вот картины Бориса Заборова – это по мне, хотя человек он непьющий.

С Заборовым они приятельствовали, иногда виделись, прогуливались, болтали о жизни или разговаривали о серьёзном. Симпатизировал Вика и Эдуарду Зеленину, встречался пару раз и с модерновым художником Вильямом Бруем, видным мужиком, плавно рассуждавшим о своём искусстве – разлинованных в разнообразную клетку полотнах. Известен Виля был ещё и тем, что вся эмиграция при встрече с ним вспоминала нехитрую присказку:

Хочешь жни, а хочешь куй,

Всё равно получишь Бруй!..

По дороге домой я неутомимо убеждал Вику, вот, мол, как повезло, что мы так сблизились с Целковыми, теперь всё время проводим с ними, нашими друзьями. Как трудно заиметь в эмиграции друзей. Как их найти! Чтобы могли пособить, посочувствовать, посоветовать. Как найти приятного в компании соотечественника…

У нас в эмиграции, поддержала Мила, редкость даже приятелями стать, а о друзьях и говорить нечего, неимоверно трудно находить друзей.

– Да какие вы с ними друзья! – как-то бесстрастно и слегка ревниво сказал Вика. – Вы не друзья, вы просто собутыльники!..

Только через много лет выяснилось, что В.П. как в воду глядел…

Некрасов несколько раз приглашался на ужины к Целковым и всегда внимательно и даже тщательно осматривал поразительные картины, а по дороге домой делился впечатлениями.

– Олег-то, – тихонько удивлялся В.П., – пишет свои устрашающие полотна, будучи в жизни не задиристым, жизнерадостно пьющим и симпатичным человеком. Всё говорит о том, что он парень что надо. А своими картинами явно стремится подорвать основы!

Но что интересно, скажу я вам. Увидев картины Олега, буквально все жаждут высказать своё суждение. А особо чувствительные, слывущие посвящёнными в эзотерические тайны, говорят об отрицательных флюидах и о некоей пагубной ауре. Мне смешно!

Буквально все, в том числе и Вика, обожали сниматься на фоне картин Целкова! Предварительно поужасавшись и пожаловавшись на отрицательные эмоции.

Никто не мог сообразить, что его персонажи – тупорылые, неотёсанные, скотские, с пристальным взглядом вепря – были полны иронии, насмешки и укора. Ироническая аллегория, можно сказать. Но зрители видели только живописные ужасы и не замечали животной теплоты. Какие, поражались, чудовищные рыла! Мерзкие святочные хари! Что за маски! Да не хари это и не маски! Ведь под маской должно что-то скрываться. А тут обычные лица!..

Лично у меня целковские персонажи вызывают откровенную симпатию. Будучи помоложе, я перебрасывался, бывало, с ними парой-другой слов. Естественно, выпив для облегчения контакта.

Хотя Некрасов говорил, что тревожная аура, как ископаемое излучение, иногда действительно улавливается. Источаемая не столько самими целковскими персонажами, сколько зловещими аксессуарами – ножами, топорами, корявыми орденами, гвоздями, верёвками, булавками.

Посмотрите, отвечал я, достаточно этим мордам увидеть стрекозу, кошку, лампочку, арбуз или пуговицу, как персонажи эти расцветают милыми ухмылками. Да и кого оставят равнодушными лучезарные краски, непостижимые оттенки, насмешливые мазки и лёгкая, загадочная пастозность полотен Олега Целкова?!

Зеленинские ассамблеи

Художник Эдуард Зеленин издал свой первый каталог в Париже. И попросил Некрасова написать предисловие. Тот не отнекиваясь быстренько накропал: «Почему мне нравится Зеленин».

«Хочется ли тебе иметь его картины у себя? Вот критерий оценки произведения искусства самый что ни на есть примитивный, но – что делать? – это мой критерий. И это, как мне кажется, не дело техники или гения, но скорее эмоциональной нагрузки: нужна ли она или нет… Что мне нравится в нём, что он… никогда не прекращал быть самим собой: его произведения живые, радостные… и, как мне кажется, красивые»…

Солнечные лучи редко освещали живые и радостные картины Зеленина. Художник любил работать при электрическом свете, поэтому ставни часто забывали открывать. Дом живописца в первые годы нашей эмиграции прославился своим хлебосольством и приветливостью.

На гулянках сам хозяин дома пил исключительно кока-колу, поскольку если и любил предаваться питейным утехам, то делал это в одиночестве, раз в сезон, с усердием и до беспамятства.

Весёлая, простодушная и со всеми свойская Татьяна Зеленина любила человеческое окружение и могла поддержать компанию в любой день недели и при любой погоде.

На первый взгляд нет ничего проще, чем пригласить к себе знакомых и захмелиться. Но в эмиграции всё не как у людей – даже обычная групповая пьянка организовывалась со скрипом и всхлипами. А что говорить о продуманных гульбищах! Адов труд!

У нас в доме эти собрания звались ассамблеями.

Сложность эмигрантской жизни заключается в том, что все друг друга хотя и знают, но знакомы не тесно. Поэтому к искренне выпивающим людям сплошь и рядом примешиваются непьющие или, страшно сказать, трезвенники-воители.

В доме Зелениных подобная дикая ситуация никогда и никого не подкарауливала. Пили все и помногу. Элегантные французские вина пугливо глазели на бесцеремонную и болтливую водку. Разбавленный аптечный спирт булькал что-то маловразумительное. Распираемое английским юмором чопорное виски поглядывало надменно и втихомолку благоухало. Дешёвый коньяк вел себя как районный ухажёр – хорохорился и перебивал других.

В кухне на стене, среди тульских пряников и хохломских тарелок с ложками, висел рукописный транспарант: «К зелёному змию питая пристрастье, в вине утопил он семейное счастье». Там выпивали опоздавшие и спал кот Семён.

Посреди мастерской на козлах укладывались фанерные щиты. Вокруг на стулья и табуретки стелились доски, в виде скамеек. За этим необозримым столом рассаживались намеренные или случайные гости.

Предприимчивый авангард таких званых вечеров формировался из недавних русских эмигрантов, хотя и французские славянофилы с удовольствием и умилением подключались к попойкам. По квартире слонялись потомки первой эмиграции, бывали цыгане, новоиспечённые израильтяне и американцы, частенько забредали иногородние сородичи.

Каждый приносил еду или питьё по возможности. Тарелки мылись изредка самими гостями, в основном с лицевой стороны. Стаканы и рюмки осквернялись проточной водой совсем редко.

Распитие и поедание складчины начиналось субботним вечером.

…Так вот, тронутый Эдик Зеленин пригласил Некрасова на очередную людную и крикливую вечеринку, чтобы отблагодарить за дружелюбное предисловие. Подарил симпатичную акварельку.