Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

XV

Он слушал Ленского с улыбкой.Поэта пылкий разговор,И ум, еще в сужденьях зыбкой,4 И вечно вдохновенный взор, —Онегину всё было ново;Он охладительное словоВ устах старался удержать8 И думал: глупо мне мешатьЕго минутному блаженству;И без меня пора придет,Пускай покамест он живет12 Да верит мира совершенству;Простим горячке юных летИ юный жар и юный бред.

2—5 …разговор… ум… взор… все… — Эскиз стилистики вводного описания, использованного более полно в отношении Ольги в XXIII, 1–8. См. коммент. к XXIII, 5–8.

13—14 Значение этих строк: отнесем к горячке юности ее жар и бред — и простим их. Стихи построены на избитом галлицизме См, например, у Клода Жозефа Дора (Claude Joseph Dorat, 1734–1780) «К господину Юму» («A Monsieur Hume»):

…les tendres erreuis,Et le délire du bel âge…[380]

XVI

Меж ими всё рождало спорыИ к размышлению влекло:Племен минувших договоры,4 Плоды наук, добро и зло,И предрассудки вековые,И гроба тайны роковые,Судьба и жизнь в свою чреду, —8 Всё подвергалось их суду.Поэт в жару своих сужденийЧитал, забывшись, между темОтрывки северных поэм,12 И снисходительный Евгений,Хоть их не много понимал,Прилежно юноше внимал.

Тут, похоже, возникает реминисценция, ведущая нас назад, к источнику эпиграфа из Горация («Сатиры», кн. 2, сатира 6), а именно, к стихам 71–76, в которых хозяин и его гости за деревенской трапезой обсуждает, в чем люди находят счастье — в богатстве или в добродетели; что отличает друга — приносимая им польза или прямота суждений, и в чем природа добра.

Разговоры Пушкина с Кюхельбекером в лицейском дортуаре, несомненно, послужили отправной точкой для этой строфы. В самом деле, создается впечатление, что Пушкин был целиком поглощен собственными воспоминаниями о Кюхельбекере, которые угрожали превратить отношения между вымышленным Онегиным и вымышленным Ленским в пародию отношений между двумя другими людьми из разных временных срезов Пушкиным конца 1823 г. и тем Кюхельбекером, каким он запомнился поэту в 1815–1817 гг.

Согласно исследованиям Тынянова (Лит. наcл., 1934), любимой книгой юного Кюхельбекера была работа швейцарского последователя Руссо — Франсуа Рудольфа (или Франца Рудольфа) Вайса «Философские, политические и нравственные принципы» (François Rudolphe Weiss, «Principes philosophiques, politiques et moraux», 1785), на основе которой лицеист Кюхельбекер создал рукописную энциклопедию для личного пользования К опасным предрассудкам, перечисленным у Вайса, относятся идолопоклонство, жертвенные ритуалы, религиозные преследования.

«Договоры» и «плоды наук» явно восходят к трактатам Pycco «Об общественном договоре» (1762) и «Способствовало ли восстановление наук и искусств улучшению нравов» (1750).

Немыслимый Бродский (1950, с, 143–145), пишущий название книги Руссо с орфографической ошибкой — «Contrat sociale», додумался, что «плоды наук», которые обсуждают прогрессивные помещики Онегин и Ленский (в 1820 г.), означают технологические достижения, например сельскохозяйственные машины, и между прочим замечает, что люди, побывавшие за границей, ужасались реакционному мировоззрению обыкновенных русских помещиков, обсуждавших сенокос, вино и псарню!

Недоверчивому читателю напомню, что книга Бродского является пособием для учителей средней школы, выпущенной Учебно-педагогическим государственным издательством Министерства просвещения СССР (М., 1950).

9—11 Поэт в жару своих суждений / Читал… / Отрывки северных поэм… — Где он нашел эти отрывки? Ответ прост в книге «О Германии» мадам де Сталь:

Sur le rocher de la mousse antique, asseyons-nous, ô bardes!

(Воссядем, о барды, на мохе седом на вершине горы!)

Клопшток, «Герман, воспетый бардами» («О Германии», ч 11, гл. 12)

…les morts vont vite, les morts vont vite!..Ah! laisse en paix les morts!

(…мертвецы идут быстро, мертвецы идут быстро!.О, оставьте в покое мертвецов!)

Бюргер, «Ленора» (там же, гл. 13)

Il est, pour les mortels, des jours mystérieuxOù, des liens du corps notre âme dégagée,Au sein de l'avenir est tout à coup plongée,Et saisit, je ne sais par quel heureux effort,Le droit inattendu, d'interroger le sort.La nuit qui précéda la sanglante journée,Qui du héros du Nord trancha la destinée…

(Для смертных есть таинственные дни,Когда душа, освободившись от телесных уз,Погружена внезапно в лоно грядущего,И получает, благодаря неведомому счастливому усилию,Нежданное право — вопрошать судьбуНочь, предшествовавшая кровавому дню,В который пресеклась героя Севера судьба…)

Шиллер, «Вал[ен]штейн» («Walstein», sic!), акт 11, «перевод» Констана (там же, гл. 18; обратим внимание на смешные cheville[381], происходящие от heureux effort[382])

Coupe dorée! tu me rappelles les nuits bruyantes de ma jeunesse.

(Позолоченный кубок! Ты напоминаешь мне шумные ночи моей юности.)

Гёте, «Фауст» (там же, гл. 23)

То, что это и есть северные поэмы, читанные Ленским, становится ясно еще из одного отрывка того же произведения де Сталь (ч. II, гл. 13):

«Ce qui caractérise les poètes du Nord [c'est] la mélancolie et la méditation… La source inépuisable des effets poétiques en Allemagne [c'est] la terreur: les revenans et les sorciers plaisent au peuple comme aux hommes éclairés… une disposition qu'inspirent… les longues nuits des climats septentrionaux… Shakespeare a tiré des effets prodigieux des spectres et de la magie, et la poésie ne saurait être populaire [= national] quand elle méprise ce qui exerce un empire irréfléchi sur l'imagination»[383].

Вне всякого сомнения, он читал еще и отрывки из «Оссиана, сына Фингала, барда третьего века. Галльские стихотворения, перевод с английского переложения г-на Макферсона, выполненный г-ном Летурнером» («Ossian, fils de Fingal, barde du troisième siècle, poésies galliques, traduites sur l'anglaise de M. Macpherson, par M. Le Tourneur». Paris, 1777) или, что более вероятно, nouvelle édition[384] той же книги, «ornée de belles gravures»[385], которые на удивленье хороши, вышло в свет в 1805 г. «L'anglais de Monsieur Macpherson»[386] — это издание 1765 г. в двух томах «Творений Оссиана» («Works of Ossian»), которые, в свою очередь, были похожи на снежный ком, слепленный из «отрывков старинных стихотворений, собранных в горной Шотландии и переведенных с гэльского или эрского языка» («Fragments of Ancient Poetry collected in the Highlands of Scotland, and translated from Galic or Erse Language». Edinburgh, 1760) и двух других вставных частей: «Фингала, древней эпической поэмы в шести книгах», впервые опубликованной в 1762 г., и «Теморы», еще одной «древней эпической поэмы» в восьми книгах, 1763.

Знаменитая подделка Джеймса Макферсона есть не что иное, как собрание более или менее ритмически выдержанной и лексически примитивной английской прозы, легко переводимой на французский, немецкий или русский языки. Временами в некоторых отрывках речитатив сгущается до небольших ямбических стихов с чередованием четырехстопного и трехстопного ямба балладного типа — например, в «Фингале», кн. III: «The wind was in her loose dark hair, her rosy cheeks had tears» («Ветер играл в ее распущенных темных кудрях; слезы катились по румяным ее ланитам»), что, конечно, было утрачено во французском прозаическом переложении, сделавшем Оссиана популярным на континенте.

Короли Морвена, их синие щиты, скрытые горной дымкой в посещаемых духами зарослях вереска, гипнотизирующие повторы смутных, непонятных эпитетов, звучные, отраженные скалистым эхом имена героев, размытые очертания легендарных событий — все это заполняло романтическое сознание туманной магией, столь не похожей на плоские колоннады классического театрального задника в век «хорошего вкуса» и «здравого смысла».

Искусные поделки Макферсона имели такое же огромное влияние на русскую литературу, как и на литературу других стран. Рино, сын Фингала; Мальвина, дочь Тоскара; и Уллин, главный бард Фингала, нашли свое место в невообразимых русских перепевах и были использованы Жуковским как имена-символы («Рино, горный вождь» и «Мальвина», дочь Уллина) в довольно комическом переложении второсортной баллады Кемпбелла «Уллин и его дочь» (Campbell, «Lord Ullin's Daughter»).

В «Руслане и Людмиле», «преданьях старины глубокой» о «делах давно минувших дней» (оссиановские выражения), отец Оссиана Фингал (или по-ирландски Финн Мак Комхал) становится отшельником Финном, Мойна (дочь Рейтамира и мать Картона) оказывается женским прообразом Наины, Рейтамир превращается в Ратмира, молодого хазара (говорящего на персидском языке монгола из Афганистана){51}.