Карьера - Александр Николаевич Мишарин

— Что-нибудь придумаем, — смотря прямо перед собой, задумчиво проговорила Лина.

— Может… Я еще раз позвоню? Может, отец, наконец, дома?

— Его нет… в стране.

— Почему? В командировке? — с мальчишеским уважением спросил Генка.

— Да! Еще… в какой!

— Значит… Все — в порядке? — еще раз переспросил Генка.

— А! Порядок! — вдруг бросив руль, лихо всплеснула руками Лина. — Как это скучно! Когда — порядок! Везде — порядок! Во всем — порядок!

Она нажала на акселератор, и «Жигули», вылетев на осевую, начали считать одну за другой машины, оставшиеся позади…

— Ну! Вы даете… — почти кричал — от шума ветра — Генка.

Взгляд Генки упал на его одежду, и он снова помрачнел. А ведь… Дед может просто выгнать его! В таком виде?!

— Пустое! Сейчас заедем… В «Березку». Купим тебе кое-что… Для дачи. Переодеться?

Не успел Генка удивиться, как машина свернула на набережную к валютному магазину.

Через десять минут они уже выходили оттуда. Генка был одет во все новое, «штатское»… Вещи на нем еще не потеряли складок от только что снятых упаковок.

— Ну, и рост! На тебя… Только в Австралии покупать! — смеялась Лина.

— Вы — иностранка? — осторожно спросил Генка, помня, как она расплачивалась в «валютке», из толстого бумажника, не нашими купюрами.

— Ну, да! Иностранка! С Лялиного переулка!

Они мчались теперь по знакомому загородному шоссе. Начинало быстро темнеть.

Генка видел, что лицо Липы было одновременно — и усталым, и собранным.

— Тетя Лина…

— Зови меня просто Лина. Я не так стара! — резко сказала она.

— Лина! Скажите… Они говорили?

— Кто, они!

— Ну, те! Двое…

— Да?..

— Что-то они говорили… Про «товарную» станцию? Какие-то маршруты? Самарканд. Благовещенск. И смеялись так… Нехорошо?!

Лина помолчала.

— Не надо…

— А все-таки…

— Не надо!

Генка замолчал.

Ветер рвался в открытое окно.

Так хотелось жить! Просто жить! Не хотелось думать о том, что было только что… А ведь что-то было! Почти рядом! Как же он… Должен быть ей благодарен?!

Он невольно потянулся к ней и осторожно поцеловал, вытянув пунцовые губы. Ткнулся то ли в ухо, то ли в висок.

Лина только вздохнула и почему-то достала платок. Некоторое время она не могла им воспользоваться… Она упорно, даже с какой-то злостью, обгоняла идущий на большой скорости автобус. Наконец, вырвалась вперед…

Крикнула что-то усатому, моряцкого вида, шоферу. Мотнула головой, словно что-то смахивая с ресниц. Вытерла платком глаза.

— А все-таки? — еле слышно попросил Генка.

— Очень просто! — не сразу и тихо начала Лина. Она говорила без выражения, устало и делово. — Берется «провинившийся». Такой вот паренек… Вроде тебя! Пеленают его в рулончик. Неважно чего — газетной бумаги, кожи, главное, чтобы не развернулся, не мог кричать! Пусть даже дышит, только кляп в рот… Бросают в пустой товарный вагон. Ставят пломбу. Прицепляют его к какому-нибудь поезду дальнего следования. Самарканд? Или Благовещенск? И катит этот товарняк… С мальчишкой — по всей стране. Мимо Волги и Урала, мимо рек и озер… Перекантовывают его по разным путям — на каждой сортировочной станции. Катит он через всю Россию… Катит и катит…

— И никто… Не знает?

— А откуда же? Пломбы все на месте… Вагонов-то — миллионы миллионов! Приходит, наконец, вагончик на станцию следования… «С подарочком». Глядишь, месяц еще там простоит! Вскроют, наконец! А там…

— А там?! — попытался выговорить Генка…

— А там… Мумия!

Лина еле успела свернуть к обочине, Генка вылетел из машины. Его начало бешено рвать.

Его шатало… Рвало и снова рвало… Снова и снова! Выворачивало и выворачивало… Как будто он был бездонный…

Лина подошла сзади. Обняла его, поддержала его обмякшее тело. Вытерла чистым, надушенным платком. Лицо, губы, лоб…

— Поедем?! — не сразу попросила она.

— Поедем… — тоже не сразу согласился мальчик.

Она сняла с себя кофту и накинула ему на плечи. Его перестало колотить…

Она повела его к машине, усадила в кресло, обошла машину и медленно, осторожно двинулась с места…

Когда она, наконец, набралась смелости и повернулась к Генке, он спал. Белый как мел… Лицо его было детским, спокойным… Только тень на ресницах, на висках, да резко обозначившиеся углы губ чуть-чуть напоминали ей не живое лицо подростка, а посмертную маску…

Она остановила машину, выключила фары.

Положила голову на руль и долго, безутешно и беззвучно плакала. «Билет до Рима, виза, все документы — в сумке. Завтра, в 9.45, Шереметьево!»

Ребенок не проснулся.

Неужели завтра? Днем? Она будет свободна?! А Севка? Севка… Севка! Ведь только он может доставить оставшееся! Самое ценное!

Мимо затихших, без огней, «Жигулей» промчался — с короткой сиреной — кортеж длинных, тяжелых машин на огромной скорости.

19

Воспитывал Логинова старший брат — Александр Дмитриевич. Был он в начале тридцатых главным бухгалтером «Лензолота».

Хромой, с палкой, с золотыми зубами, наголо бритый… Баб у него было раз в десять больше, чем у красавца Ваньки.

Ходил Александр Дмитриевич, сколько брат помнил, в «сталинке», в галифе.

Курил как паровоз, говорил сиплым басом и отплевывался сочной желто-черной гадостью. Периодически находили у него туберкулез, и ездил он лечиться на Дарасун.

Пьянствовал там месяц-другой. Заводил новую жену. А когда… и будущего ребенка. Обратно возвращался в Бодайбо, командовать многомиллионными делами и целой армией артелей из опасных, крепких, «характерных» старателей, которые почитали его за бога.

Пьяниц, «бичей», опустившихся попрошаек терпеть не мог и бил их сам своей тяжелой палкой. Отвечать ему в драке никто не смел.

По ночам Александр Дмитриевич храпел, стонал.

Часто вставал пить.

Сидел в кальсонах и матерился замысловато и тяжко.

Смотрел на спящего Ивана с недневной нежностью.

Думая, что брат спит, он обращался к нему с длинными, ворчливыми, горькими речами.

Поносил золото, людей. Великое