Слишком смышленый дурачок - Григорий Константинович Шаргородский

до старикашки, который никак не хотел подыхать. Возможно, потому привязанный к нему дух как-то помогает восстанавливаться. Но до живучести оборотней шаману явно далеко. Покрытая серебром картечь разворотила Козулу спину, шею и затылок. Мне даже показалось, что вижу его мозги в кровавой каше на голове. А может, это просто куски черепа. Привстав на коленях, я рывком перевернул шамана и заворожённо уставился в его глаза, обжигавшие меня такой ненавистью, что отпали последние сомнения. Мой нож замер у горла шамана.

Увы, как оказалось, не все сомнения покинули мою бедовую голову. Тут же вспомнились наставления отца Никодима: «Убийство человека — это страшный грех, даже во спасение своей жизни». Мысли снова начали бодаться друг с другом. Одни требовали не оставлять за спиной такого опасного врага, а другие вторили священнику, убеждая, что нельзя марать свою бессмертную душу об эту погань.

Страх перед грехом оказался сильнее, и я убрал нож от горла старика. Он явно счёл это слабостью и, несмотря на боль, задёргался в смехе, став, как в той поговорке, последним смеющимся. Только ничем хорошим для него это не закончилось. Старик забулькал кровью, задёргался и в последнем усилии попытался приподняться, но я снова прижал его к земле.

Ещё пару секунд хрипов и клокотания, а затем глаза шамана остекленели. Правда, я почти не обратил на это внимания, потому что испытывал очень странные ощущения. По левой руке, прижимавшей к земле уже мёртвое тело, словно прошёлся освежающий холод, и я ощутил какой-то прилив сил. Да и сознание прояснилось. Подстёгнутые этим всем мысли быстро пришли к выводу, что объяснение такому может быть только одно — мой дух прямо сейчас пожирает распадающийся дух шамана.

Внезапно меня охватило омерзение от одной мысли, что мой чистый искрящийся дух будет замутнён коричневой грязью мерзкого старикашки, что заставило отпрыгнуть от трупа, благо слабость прошла и, кроме несильной боли от ран, ничего не мешало. Я тут же вспомнил, что кое у кого этих ран намного больше, чем у меня.

Подхватив дробовик, я побежал к лежащему на поляне Здебору. По пути успокаивал себя надеждой, что моя душа всё ещё достаточно светла и сможет очистить дух от шаманской грязи. Очень не хотелось носить на себе пятна, которые, судя по всему, смогут почувствовать и отец Никодим, и благочинный. Не говоря уже о белобрысом бесогоне.

Как я и боялся, Здебору было очень плохо. Похоже, прав был Корчак, когда писал, что мощная регенерация оборотней — вещь не бесконечная и, когда исчерпываются силы духа-побратима, носитель превращается в обычного человека. Судя по всему, так и случилось. Перепаханное когтями варга тело Здебора истекало кровью. И если большая часть ран едва сочилась, то голень правой ноги, разорванная до кости, кровила пугающе обильно. Хорошо, что в заёмной кладовой знаний нашлось то, что нужно именно сейчас. Я быстро стащил с оборотня пояс и пережал им ногу выше раны. Затем крякнув, взвалил тяжеленного мужика себе на плечи и побрёл в сторону озера. Бежать даже не пытался.

Солнце уже сползло к горизонту, когда я вышел на берег озера. К счастью, двухместная лодка осталась здесь. Так что на кожаном, а может, и дырявом убожестве плыть не придётся. Идея тащиться на лодке с окровавленным телом через кишащее одержимой живностью озеро казалась совершенно безумной. Но через два часа нужно ослабить жгут и что-то сделать с раной. Беда в том, что чужак, чей дух лишил меня спокойной участи дурачка, лекарем точно не был. А из личного прошлого в памяти всплывал только подорожник, на который нужно плюнуть и прижать к ране.

Чтобы погрузить тело в лодку, пришлось войти в озеро почти до пояса. Начавшая расплываться в воде кровь добавляла нехороших мыслей и без того зловещему хороводу в голове. Ещё сложнее было забраться самому. Пришлось покорячиться, но я справился и, неуклюже взявшись за вёсла, начал грести. Сюда мы добирались больше двух часов. У меня наверняка выйдет ещё медленнее, так что, даже если нас по пути не сожрёт озёрная нечисть, есть все шансы довести до деревни хладный труп. Но на этот счёт у меня всё же была одна идея. Если ничего не путаю, над водой звук расходится очень далеко. Так что, едва отплыв от берега, я выстрелил в воздух в первый раз.

Второй раз пальнул, когда солнце окончательно зашло и вскоре должна была навалиться тьма. О том, кто вместе с ней наведается к лодке, думать не хотелось. Через полчаса, когда грести уже не было никаких сил и хотелось просто лечь на дно рядом с непонятно живым или мёртвым Здебором, я решился выстрелить в третий раз. Но, как только поднял дробовик стволом вверх, чуть не расплакался от облегчения. А всё потому, что над головой послышался знакомый сорочий стрекот.

Даже когда эта летающая крыса тюкнула меня в макушку, ещё и задев по лицу крыльями, я не стал любить Воруху меньше. Сразу появились силы снова взяться за вёсла. Судя по поведению сороки, я всё же немного сбился с пути, и теперь она указывала мне верное направление. Взошедшая ещё вечером почти полная луна сейчас стала моим помощником, а не зловещим предвестником, как всего пару минут назад. Через некоторое время я услышал вдали голоса и, обернувшись, увидел отблески факелов. Вот теперь силы окончательно оставили меня, позволив с чувством выполненного долга завалиться на дно лодки и уснуть.

Эпилог

Господи, как же хорошо вот так сидеть на завалинке в лучах ласкового весеннего солнышка! Раны почти не болят, на душе благостно, а мерное урчание устроившегося на коленях рыжего кота лишь добавляло умиротворения. Даже недавние события уже не казались такими жуткими, ведь всё закончилось хорошо.

Поднявшая половину деревни ведунья всё же успела добраться до нас вовремя. Здебору, конечно, сильно досталось, но он выжил и даже сохранил все конечности. Вспоминая волколака, я лишь ухмыльнулся. Скажи мне кто ещё несколько дней назад, что у меня хватит смелости, вот так, внаглую, усесться на любимую завалинку оборотня, я лишь покрутил бы пальцем у виска.

Да уж, многое изменилось в моей жизни, да и во мне самом. Деревенские начали относиться к побратиму волколака с опасливой вежливостью, которую я совершенно не заслуживал. Да и ведунья с ученицей, оставаясь приветливыми, более не смотрели на меня как на несмышлёныша. Особенно после того, как я, очнувшись, немножко наорал на Виринею. Ну а что? Как вообще великая ведунья не смогла