Измена. Вторая семья моего мужа - Каролина Шевцова

стол. Знали бы люди, что писатели считают столом все то, куда можно поставить ноутбук. Хоть собственные колени, пока я сторожу Любу возле горшка. Об этом я, конечно, не рассказываю, держу образ.

— Скажите, а что будет, когда читатели потеряют интерес к вашим историям, как это случилось с Филиппом Белым, — выкрикивает какая-то девчонка.

Наверное, фанатка Белого, которая не может пережить уход любимой звезды со сцены. Ведущий хочет отвлечь внимание от девушки, ищет, кому бы передать микрофон, но я машу рукой — не надо. Я сама.

— Да, такое может произойти с каждым. Никто, даже гении, а я не гений, а самая обычная посредственность, не может создавать то, что будет интересно всем и всегда. Сейчас мне повезло, но я понимаю, что ажиотаж вокруг моих книг может уменьшится. Что ж, пока у меня есть хотя бы один читатель, я буду писать.

— Но деньги…

— Очень приятное дополнение к моей работе. Но если издатель решит разорвать со мной контракт, я буду публиковать книги на электронных платформах, благо их сейчас куча, можно выбрать что-то для себя.

Да, этим я намекаю и на самого Белого тоже. Он категорически отказывается уходить из бумаги, мол, электронка не его уровень. На самом деле боится провала, так как конкуренция там еще выше, а для молодых и бойких писателей его авторитет ничего не значит. Затопчут, не оказав должного пиетета гению. Девочка кривится, но садится обратно на место. Следующий вопрос:

— Скажите, о чем вы будете писать, когда пройдет мода на драконов?

— Ой, подросток во мне очень ждет, что все снова полюбят вампиров! Помните, как хорошо нам было в сумеречном городе Форкс?

Снова смех, на этот раз громче и дружнее. Конечно, сагу Сумерки помнят все. Чувствую, как с каждым вопросом атмосфера в зале разряжается, а люди проникаются ко мне симпатией. Микрофон опять гуляет по рядам, пока ведущий не останавливается возле самого верхнего:

— Римма, — от звуков знакомого голоса кожа покрывается мурашками, — а правда, что ваши книги такие успешные, потому что вы пишите их кровью?

Замираю. Приподнимаюсь с места, чтобы разглядеть того, кто это сказал, потому что не может, ну не может быть таких совпадений! Но ничего не вижу, слишком плотные ряды, слишком много людей, а тот… тот один где-то далеко, почти за границами моей реальности!

Под робкие смешки, прошу:

— Встаньте, пожалуйста, чтобы я…

И обмираю. Потому что за этот год изменилось все, и ничего одновременно. Передо мной стоит совсем другой Никита. Взрослый, возмужавший, серьезный. А сердце так же, как и раньше пускается в галоп, разгоняя по венам кровь.

— Ваши романы, — тихо повторяет он, не сводя с меня пронзительных синих глаз, — они такие популярные, потому что вы пишите их кровью девственниц?

И только сейчас я вспоминаю, что это не просто глупая шутка, что это шифр, о которым мы договаривались целую вечность, целую жизнь назад! Господи, что нужно ответить?

А главное, как?! Если я не могу даже рта открыть, а стою и хлопаю ресницами как какая-то экзальтированная дура!

Никита, мой Никита, ты пришел! Не смотря на время, не смотря на расстояние ты пришел ко мне, потому что… о боже… Потому что еще любишь? И знал бы ты, как сильно любим в ответ! Так, что от осознания такого чувства к другому человеку, мне становится страшно. Так, что я поклялась не размениваться ни на что другое, ни с кем не знакомилась, ни на кого не смотрела. Потому что любовь может быть только такой, иначе мне и не надо!

Тишина затягивается. Зрители начинают крутить головами, чтобы найти того, кто задал провокационный вопрос, по залу прокатывается волна недоумения, а Никита… все понимает. Неправильно, неверно, глупо! Взгляд из прозрачно синего тускнеет до цвета мутного стекла. Он горько улыбается, так что уголки его губ опускаются вниз и кивает мне, благодаря.

И прощаясь.

Тяжело ступая, он уходит из зала под шепот остальной части аудитории, пока ведущий ищет, кому бы еще дать слово, чтобы замять неприятную ситуацию. И только тогда я отмираю обратно! Вспомнила! Я вспомнила, что нужно говорить!

— Постойте! — Кричу и вскакиваю с места. — Я пишу их не просто кровью, а кровью девственниц. И непременно с Валаамского острова!

— Вы хотели сказать с Кольского полуострова, — ухмыляется этот засранец.

— Точно! Просто мой поставщик девственниц вечно путает географические точки, прости его, пожалуйста! Он… такой идиот!

— Идиотка, вы хотели сказать?

Ну, что за невыносимый человек этот Савранский!

Мой. Мой человек!

Наверное, все вокруг думают, что я сошла с ума. Редактор, все это время молчавший, осторожно кладет руку мне на ладонь, но я скидываю ее и бегу со сцены. Туда, наверх, на последнюю ступень, где меня ждет Никита.

Он подхватывает меня на середине лестницы, прижимает к себе, кружит в воздухе, а я… умираю от счастья! И когда наши губы касаются, думаю, что лучше уже быть не может.

Зал взрывается какофонией звуков. Раздаются хлопки, визг, кто-то щелкает вспышкой камеры, но нам плевать. Мне плевать!

Когда-то давно, всю ту же жизнь назад я переживала о том, что скажут люди. Роман с молодым парнем, тем более сыном моей лучшей подруги, это же немыслимо! А теперь, найдя свое потерянное чудо, готова послать к дьяволу весь мир, всех людей нашей немаленькой планеты, потому что не важно ничего, кроме нас двоих.

— Я так скучал по тебе, — раздается над самым ухом, — я чуть не сошел с ума там, без тебя.

— А я, наверное, сошла, — поднимаю вверх заплаканное лицо, — потому что вижу галлюцинации. Скажи, ты мне снишься?

— Если так, то давай никогда не просыпаться больше. По крайней мере, не делать это друг без друга. Потому что я тебя очень люблю, Римма.

— И я тебя тоже. Очень сильно, Никит. Просто…

Он снова целует меня, не дав договорить. Потому что незачем, мы все понимаем и так.

Как там было, в том придуманном нами шифре…

«Это будет значить, что я люблю тебя. Всегда любил, всегда буду любить и не забуду никогда на свете».

И мы не забыли, хотя делали все возможное, чтобы жить друг без друга дальше.

— Пойдем домой, — тихо просит он, — познакомишь меня с Любой. Я так хочу ее увидеть, а то фотографии не передают и доли ее красоты. Она как зефирное пирожное, как ты ее еще не съела?

— Фотографии? Но ведь Настя…

— Не умеет держать ничего в себе. А я не мог не знать, как ты живешь. Люба так на