Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

струился поток, медлительный, под стать богатырю, сидевшему рядом. Слезы выступили на глазах. Неужели она любит грубого, неуклюжего каменщика? Не углубляясь в такие тонкости, она взяла у него стакан ратафии, отпила солидный глоток и положила голову ему на грудь.

– Можешь выдохнуть, – разрешила, почувствовав, что он затаил дыхание.

Доре было дано поручение оправдаться за Эмму перед квартирной хозяйкой: заболела кузина Роса, да, чахотка или тиф, кто разберет; ясное дело, какая только хвороба не прицепится к человеку в тех кварталах с гнилой водой и заразным воздухом, не повезло беднякам!

В тот же ночной час Эмма и Антонио высматривали, нет ли кого из соседей в проходе, ведущем к его жилищу. Им пришлось добираться чуть ли не до самого Сан-Марти, квартала, где были сосредоточены почти все городские фабрики. Там, во внутреннем дворе шестиэтажного дома, выстроились вдоль одной из стен четыре низенькие хибары с плоскими крышами, крохотными дверями и единственным окном, выходящим во двор; жилая площадь в каждой составляла где-то двадцать квадратных метров. Эмма слышала о таких: спекуляция земельными участками и высокий спрос на жилье вызвал появление домиков, которые называли «коридорными», или «проходными», внутри основных зданий; в домики эти приходилось проникать через вестибюль или даже через коридор главного дома, или «дома-затычки», как его иногда называли.

Эмма с Антонио, пройдя через вестибюль основного здания, очутились в узком проходе, который вел к четырем хибарам, занимавшим почти весь внутренний двор, оставляя только эту узкую полосу, по которой можно было к ним подобраться. Открыв дверь, Антонио вынужден был пригнуться, чтобы не стукнуться о косяк. За дверью находилась одна комната на все про все: кухня, столовая, спальня. Туалет, указал каменщик, находится на втором этаже главного дома, один на всех жильцов. Водопровода нет, газового освещения тоже.

Эмма кинула взгляд на захламленное, грязное жилище холостяка.

– Скольких женщин ты сюда приводил?

Вопрос возник спонтанно, и Эмма, не подумав, задала его. Изумленное выражение на лице Антонио, который только что зажег масляную лампу, чей слабый свет только сделал глубже тени, чуть не заставило Эмму взять свои слова обратно, но она решила: нет, это нужно выяснить. Сколько женщин было в жизни каменщика?

– Я слишком грубый, девушки не любят меня, – ответил тот. – Ты сама знаешь.

В неверном свете лампы Эмма окинула его взглядом с ног до головы. Правда, грубый. Обратный путь с горы Коль занял у них больше часа, за это время успел выветриться алкоголь и прошло возбуждение от речи. Чувство нежности, облегчение, которое она испытала, приникнув к его груди, остались на той горе. Эмма сама напросилась к нему домой. Антонио ни за что бы на это не осмелился. Однако теперь, оказавшись взаперти в мрачной каморке, Эмма как-то охладела. Повернулась к нему спиной. Не слышно было, чтобы он пошевелился. Это могло стать началом или концом. Нужно решаться. Она сглотнула. Ее страшила его мощь, его колоссальное тело, его неотесанность, но они уже долгое время встречались, и Антонио ни разу не причинил ей ни малейшего вреда.

– Ты хочешь сказать, что я первая? – решилась она спросить, поддавшись наитию.

Обернулась и подошла ближе, всего на два шага, больше не было места, и оказалась рядом с нависшим над ней великаном, который бормотал что-то невнятное.

– Скажи, что это так, – попросила девушка, – обмани меня.

– Просто я…

– Тогда помолчи.

Эмма прижалась к его груди, попыталась обнять. Не хватало рук. Вдохнула запах пота, скопившийся за целый день: кисловатый, крепкий. Противный? Пока еще непонятно, может быть все, что угодно. Антонио положил руки ей на спину. Эмма замерла, вся сжалась. Она ничего не почувствовала! Никакого влечения. Почему? Чего недостает? Он стиснул ее затылок, плотнее прижал к своей груди. Эмма ощущала, как ее волосы цепляются за его мозоли. Что с ней такое? Будь то Далмау, она бы уже отметила, как из лона сочится влага, а теперь… Далмау! Он ее держит, она все еще в плену у этой первой любви. Она отклонялась назад, пока не увидела подбородок Антонио. «Поцелуй меня», – попросила.

Она первая решилась просунуть язык после того, как они долго терлись губами. Антонио свой язык прячет? Поджал его? Быть того не может! Она рассмеялась гортанно, не разжимая губ, пошарила у него во рту, нашла, надавила, оросила своей слюной, тогда он расслабился, вступил в игру и наконец просунул ей в рот весь свой язычище.

– Грубиян! – Эмма отстранилась, закашлялась.

– Прости.

– Ты не умеешь целоваться?

– Не умею.

Эмма засомневалась:

– А… остальное?

– Это умею.

Она не сразу поняла: проститутки предпочитают не целоваться.

– А. Но ты здоровый? Чистый?

– Да, – заверил Антонио. – Я всегда очень осторожен. Меня отец научил. Хочешь посмотреть? – Он ткнул пальцем в ширинку.

– Нет-нет-нет! Ладно, – поправилась она, – думаю, я его все-таки увижу, а? Придется, – добавила она словно бы про себя.

Снова подставила ему губы. Антонио действовал уже не с таким напором. Положил руки ей на талию, весь погрузился в этот поцелуй. Эмма слышала его учащенное дыхание. Это ее возбудило, она вонзила ему в спину ногти, один сломался. Парень будто бы весь железный! Эмма почувствовала непреодолимое желание увидеть его торс, живот, спину; стала расстегивать на нем рубашку. Антонио продолжал взасос целовать