Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

Говорили, что первый демократический пикник, организованный Республиканской партией на горе Коль, возвышающейся над кварталом Грасия, собрал больше шестидесяти тысяч человек. Был праздничный день, 15 февраля, когда зимний холод на последнем издыхании борется с солнцем средиземноморской весны. Эмма и Антонио, Дора с женихом и их друзья явились все вместе, нагрузившись утварью и припасами, чтобы приготовить настоящий рис по-каталонски, не забыв прихватить фрукты, вино, много вина, одеяла, чтобы сидеть на них, даже кусок парусины, который хотели раскинуть на ветвях, чтобы укрываться под ним. Эмма принесла пару цыплят для риса. Стоило труда убедить Матиаса продать их задешево, за те же деньги, какие брал с него сообщник в карантине для больных птиц возле Французского вокзала.

– Так я ничего не выгадаю, – ныл старик. – А я ведь их кормил.

– Эти для меня, – напомнила Эмма. – С какой стати ты на мне будешь выгадывать.

– Если на тебе нельзя выгадывать и за задницу тоже нельзя хватать, для чего ты вообще мне нужна?

– Чтобы работать, похабник, старый козел, работать, как ломовая лошадь. Мотаться целыми днями туда-сюда, дурить людей, впаривая им твоих цыплят и кур. Разве я не лезу из кожи вон, чтобы продать твоих птиц?

– Любая бы делала то же.

Эмма не стала спорить. Схватила двух цыплят за лапы и сунула под нос Матиасу.

– Ну что, – спросила, – продашь их мне?

– Ну что, – отозвался старик, протягивая к ней руку, – дашь потрогать титьки?

– Еще чего, – возмутилась Эмма, однако подняла цыплят повыше, показывая упругую, высокую грудь. – Хватит с тебя и того, что ты на них пялишься каждый день.

– Хоть покажи чуть больше, – умоляюще заблеял Матиас. – Спусти рубашку.

– Если спущу, с тобой беда случится. До сортира не добежишь.

– Хорошо же ты меня изучила! Когда-нибудь…

– Никогда. Эй! – воскликнула Эмма, будто грозя малолетнему шалунишке, и снова закрылась цыплятами, – Довольно, хватит.

Она заплатила Матиасу из денег, собранных в складчину, и оставила его, даже не пригласив с собой на Коль. Старый сатир, думала Эмма, проходя через Парк, за которым располагался первый приют, куда она пришла в тот далекий вечер, когда дядя ее выгнал из дому. Улыбнулась, поняв, как легко оказалось уговорить Матиаса. Просто разрешила посмотреть на «титьки», будто такое ее соизволение создает между ними связь. Старику не нужно было пялиться украдкой, за чем его не раз заставала Эмма; иногда бранила его, иногда смеялась, а чаще всего делала вид, что не замечает.

Она стерла улыбку с лица уже дома, когда Дора, квартирная хозяйка, пара суженых или подружек мужчин, входивших в круг знакомств жениха Доры встретили ее ликующими криками: ведь умудрилась же достать таких великолепных птиц по сходной цене. Им моментально свернули шеи и разделали, чтобы приготовить с рисом.

На горе было не протолкнуться. Там и сям горели костры, и столбы дыма поднимались в небо. Партия, во главе с Леррусом, устроила соревнования для детей, они бегали или прыгали в мешках. Взрослые танцевали, пели хором… Посадили дерево свободы. По всей горе происходили митинги, часто спонтанные, то мирные, то буйные, как и положено рабочим собраниям. На подступах к Колю раздавали еду и питье нуждающимся, собирали пожертвования, самые молодые оказывали помощь, давали поесть старикам, у которых не было другой семьи, кроме республиканской.

Атмосфера установилась веселая, праздничная; дух солидарности, скрепивший тысячи людей, сверкал над горой ореолом, видный всей Барселоне, к нему могли приобщиться сторонники каталонской автономии, консерваторы, католики, даже анархисты; многие из последних влились в ряды Республиканской политической партии, которая боролась за дело рабочих. После долгих поисков девушки нашли своих кавалеров: те вышли на рассвете, чтобы занять хорошее место, и выбрали ровную площадку под одиноко растущим деревом, и уже доставили за несколько ходок дрова и тяжелую утварь. Женщины несли Эмминых цыплят, порубленных на куски, потроха и кровь – в отдельных горшочках; сало, нарезанные помидоры, оливковое масло, хлеб, каракатиц, крупных креветок, угря, лук, мидий, фасоль, жареный красный перец, подогретый шафран, чеснок, соль и черный перец.

Они были молоды, все семь парочек. Продавцы из разных магазинов, в том числе из шляпного, как жених Доры. Каждый расспросил матерей или других родственниц, как готовить такой рис, и когда сковороду водрузили на огонь, все наперебой стали давать советы, часто противоречивые. Что сначала – цыпленка, кровь или угря? «Может, помидоры?» – предложила толстушка по имени Мария.

– Эмма была поварихой, – заявила Дора, положив конец перепалке.

Мужчины отошли от костра. Женщины упрямились дольше, но Дора пользовалась среди них влиянием, и Эмма смогла подключиться; она помнила, как готовить это блюдо, с угрем или с уткой, без разницы, последовательность действий одна и та же.

– Надо обжарить цыплят вместе с салом; кровь, желудки и печенки пока не трогать.

Девушки бросились выполнять указания Эммы. Обжарили цыпленка вместе с салом и, не доводя до готовности, добавили, по команде Эммы, нарезанные помидоры. Мужчины, сидя под деревом, пили вино и вели беседы. Эмма заметила, что Антонио огорчен: другие парни время от времени вставали, обнимали невест, целовали их, говорили комплименты, давали выпить вина из своего стакана. А он…

– Почему ты не принесешь мне вина? – спросила Эмма с укором.

Антонио просиял, встал с одеяла, подошел к ней и протянул стакан. Эмма отпила.

– Спасибо, милый, – сказала потом и влепила смачный поцелуй прямо в губы, чем