Ольга. Запретный дневник - Ольга Берггольц

ВСТРЕЧА

На углу случилась остановка,поглядела я в окно мельком:в желтой куртке, молодой и ловкий,проходил товарищ военком.

Я не знаю — может быть, ошибка,может быть, напротив, — повезло:самой замечательной улыбкойобменялись мы через стекло.

А потом вперед пошел автобус,закачался город у окна…Я не знаю — может быть, мы обапожалели, может — я одна.

Я простая. Не люблю таиться.Слушайте, товарищ военком:вот мой адрес. Может, пригодится?Может, забежите вечерком?

Если ж снова я вас повстречаюв Доме Красной Армии, в садуили на проспекте — не смущайтесь, —я к вам непременно подойду.

Очень страшно, что, случайно встретив,только из-за странного стыда,может быть, вернейшего на светедруга потеряешь навсегда…

КАТОРГА

…Бродяга к Байкалу подходит.Убогую лодку берет.Унылую песню заводит,О родине что-то поет…

И в сказке, и в были, и в дрёместоит одичалой судьбойострожная песня на стрёменад русской землей и водой.Она над любою дорогой,и каждый не знает того —он минет ли в жизни острога,а может, не минет его.Тогда за гульбу и свободу,за славные бубны, за бунт —три тысячи верст переходу,железо и плети — в судьбу…И вот закачаются — много —не люди, не звери, не дым,Владимирской торной дорогойда трактом сибирским твоим.Проходят они, запевают,проносят щепотку земли,где весны родные играют,откуда их всех увели.Но глухо бормочет земля им,что, может, оправишься сам?Варнак-баргузин замышляетшалить по дремучим лесам,свой след заметаючи куний,да ждать небывалой поры……И тщетно Михайло Бакунин,забредив, зовет в топоры…И стонет, листы переметивкандальною сталью пера,высокий и злой эпилептик,за скудной свечой до утраопять вспоминая дороги,и клейма, и каторжный дым…А стены седые острогадо неба, до смерти над ним.Он бьется о грузные пали,он беса и Бога зовет,пока конвульсивной печальюего на полу не сведет.…И я отдираю ресницыс его воспаленных страниц.Ты знаешь, мне каторга снитсясквозь эти прозрачные дни.Откуда мне дума такая?..Уйди же, души не тяни!Но каторга снится седаясквозь эти просторные дни…Я ж песен ее не завою,ни муж мой, ни сын мой, ни брат.Я с вольной моею землеюбреду и пою наугад…Ты скажешь — обида забыта,и сказки, и мертвые сны,но жирных камней Моабитавсё те же слышны кандалы.А каторга за рубежамигрозится бывалой лихвой?..Но верь мне, ее каторжанеуже запевают со мной.

ПЕРЕЛЕТНАЯ

Скворешницы темное окоглядит в зацветающий сад,и в небе высоко-высокона родину птицы летят.

Так много вас, быстрые птицы,что голову только закинь —лицо опаляя, помчитсякрылатая, шумная синь.

О летный, о реющий воздух,серебряный воздух высот!Дневные, могучие звездывплелись по пути в перелет…

Скворешницы темное окоглядит в зацветающий сад,и в небе высоко-высокопилоты и птицы летят.

ГОРОД

Как уходила по утрами как старалась быть веселой!Калитки пели по дворам,и школьники спешили в школы…Тихонько, ощупью, впотьмах,в ознобе утро проступает.Окошки теплились в домах,обледенев, брели трамваи.Как будто с полюса онибрели, в молочном блеске стекол,зеленоватые огнисияли на дуге высокой…Особый свет у фонарей —тревожный, желтый и непрочный…Шли на работу. У дверейкрестьянский говорок молочниц.Морозит, брезжит. Всё нежнейи трепетней огни. Светает.Но знаю, в комнате твоейтемно и дым табачный тает.Бессонный папиросный чади чаепитья беспорядок,и только часики стучатс холодной пепельницей рядом…

А ночь шумит еще в ушахс неутихающею силой,и осторожная душанарочно сонной притворилась.Она пока утоленабеседой милого свиданья,не обращается онани к слову, ни к воспоминанью…

И утренний шумит вокзал.Здесь рубежи просторов, странствий.Он все такой же, как сказал, —вне времени и вне пространства.Он все такой же, старый друг,свидетель всех моих скитаний,неубывающих разлук,неубывающих свиданий…

ТРИ ПЕСНИ

Как я за тобой ходила,сколько сбила каблуков,сколько тапочек сносила,чистых извела платков.Те платки слезами выжгла,те — в клочки изорвала.Как хотела — так и вышло,так и стало, как ждала.Нам теперь с тобою долгогоревать, работать, жить,точно нитка за иголкойдруг за дружкою ходить.

Так порою затоскую,точно в проруби тону:ах, наверно, не такуюнадо бы тебе жену.Только я тебя к другойне пущу, хороший мой.Уж придется горе мыкать,уж придется жить со мной.

Вот подруга хитрая спросила:«Отчего о муже не споешь?»Я подруге хитрой, некрасивойотвечала правду, а не ложь:«Если я о нем спою,да заветную мою,да еще на весь Союз —отобьют его, боюсь…»

СИДЕЛКА

Ночная, горькая больница,палаты, горе, полутьма…В сиделках — Жизнь, и ей не спится,и с каждым нянчится сама.Косынкой повязалась гладко,и рыжевата, как всегда.А на груди, поверх халата,знак Обороны и Труда.И все, кому она подушкипоправит, в бред и забытьеуносят нежные веснушкии руки жесткие ее.И все, кому она прилежнопрохладное подаст питье,запоминают говор нежныйи руки жесткие ее.И каждый, костенея, труся,о смерти зная наперед,зовет ее к себе:                           «Маруся,Марусенька…»                            И Жизнь идет.

"Как много пережито в эти лета…"

Как много пережито в эти леталюбви и горя, счастья и утрат…Свистя, обратно падал на планетумешком обледеневшим стратостат.

А перебитое крыло косоеогромного, как слава, самолета,а лодка, павшая на дно морское,краса орденоносного Балтфлота?

Но даже скорбь, смущаясь, отступалаи вечность нам приоткрывалась даже,когда невнятно смерть повествовала —как погибали наши экипажи.

Они держали руку на приборах,хранящих стратосферы откровенья,и успевали выключить моторы,чтобы земные уберечь селенья.

Так велика любовь была и память,в смертельную минуту не померкнув,у них о нас, — что мы как будто сами,как и они, становимся бессмертны.

ПРИЯТЕЛЯМ