Новые праздники - Макс Гурин

И в том, что на обороте Акуленковской прозы — это тоже здорово, потому что это жизнь.

Что такое талант? По моему, это умение чувствовать, жить, испытывать боль, испытывать удовольствие, любить, ненавидеть — только так, как присуще тебе одной, одному и т. д.

Не бывает такого, чтобы человек выложил душу и остался неинтересен. Значит просто не выложил. Мне, во всяком случае, именно души интересны, а когда навыки без души — то это, извините, it’s not my type.

Да и потом знания играют определенную роль. А истинное знание — это умение почувствовать, как ты говоришь «проникнуть». Это умение при упоминании слова «фарс» попасть на средневековую площадь, хохотать как безумный над какой-то грубой народной хуйней и невзначай какую-нибудь торговку ущипнуть за здоровую такую задницу. Это умение при упоминании слова «Спарта» ощутить себя сильным и непобедимым или слабым и низвергаемым в пропасть, или спящим молодым и крепким рабом, который и не подозревает, что этой ночью его убьют во сне, как это регулярно происходило в Спарте во избежание народных волнений.

Это умение в нужный момент как будто оказываться рядом друг с другом и вспоминать твое зеленоградское озерцо.

Твой Макс.

14 июля 1997. Поздравляю тебе с 208-й годовщиной со дня Великой Французской Революции».

LXXXVI

Еще позавчера я полагал, что закончу этот роман длинной бредопоэтической, прозополитической песнью с неровными строками, со свингованным ритмом, если, конечно, попадутся грамотные читатели, способные этот хитрый свингованный ритм уловить. Но сегодня я уже так не полагаю, потому что, откровенно говоря, заебся.

А если быть и ещё более откровенным и уж совсем позволить себе невозможную наглость, то можно сказать, что заебся я даже не сегодня, а при рождении, блядь. У мамы хуево получалось меня рожать. В целом, все бы оно ничего, если бы я не захлебнулся околоплодными водами при рождения. А поскольку я захлебнулся, то для того, чтобы получить от меня необходимый младенческий первый крик, меня сразу, не успел я родиться, принялись пиздить. Сначала по голой жопе, а потом добрались и до души, подсылая болезненных женщин. Такая хуйня.

Мне казалось, что мой роман должен кончаться прозобредопоэтической поебенью, заканчивающейся, в свою очередь, аллюзией на господина Шекспира: Мудак ль я, не мудак ль я — вопрос не в этом, бля!..

Потом я предполагал несколько пустых многоточечных строк, после которых считал необходимым как-то все-таки сдержать данное читателям слово и спизднуть-таки что-то о браке и семье. Сие должно было выглядеть так:

……………………………возлюбленнойчарующее лонои… ебтыть, хуй с ним,с браком и семьей!..

Подписаться я хотел фамилией Пушкин. Но этого, как видите, не случилось…

LXXXVII

«Макс, привет!

Спасибо тебе за письмо (и комментарии)

Люблю, когда ты умничаешь, не люблю, когда пускаешь слюни (извини за «натурализм»)

По прочтении поняла, что из затейливого юноши ты на глазах превращаешься в незатейливого мужчину. Или наоборот.

… Что ещё:

Опять шлю свою мутотень в виде пьесы-импр. и порнуху, кот., скорее всего, тебе понравится. А может быть и нет.

Покай.

И.»

LXXXVIII

Я спешил на личную стрелку с удивительной девушкой С. Когда я достиг метро «Тверская», я понял, что я напрасно спешу, потому что у меня в запасе ещё десять минут, а она наверняка опоздает. Такая хуйня.

Весь день, сегодня, 25-го сентября, у меня ехала крыша на почве проблемы выбора. Посему, когда я решил выкурить ещё одну сигарету прежде, чем спуститься в метро, мне было о чем подумать.

Я стоял, как мудак, напротив светящейся вывески «COCA-COLA», которая появилась в Москве сразу после начала перестройки, и пятнадцатилетний Дулов, увидев ее из окна, подумал, что началась ядерная война, — и спрашивал себя, подражая голосу Господа: «Скворцов, ты сам-то, блядь, понимаешь, куда ты идешь? Ты сам-то уверен в том, что ты делаешь? Ты вообще отдаешь себе отчет, куда и зачем ты сейчас пойдешь? Ты понимаешь, что именно сейчас ты решаешь свою ебаную судьбу или нет? Ты хорошо понимаешь, что ты делаешь?»

Я больно ужалил осенний асфальт докуренным до фильтра бычком и стал спускаться в метро. На седьмой ступеньке я увидел, что мне навстречу поднимается моя первая жена Мила. Мы с ней дружим. Она очень хорошая девочка. У нас с ней была общая юность и взаимное лишение девственности, что сближает интеллигентных особей противоположного пола на всю жизнь.

Я и выпалил ей весь свой внутренний текст. Да, сказала, она, вздохнув, тебе тяжело. И хорошо сказала, как немногие бы могли. Уж она, моя первая Мила, она-то уж знает, как это тяжело. Кому, как ни ей это знать?

Мы посмотрели друг другу в глаза, и я понял, что у нее все то же самое. Мы договорились созвониться завтра утром и попиздеть, ибо я уже начал опаздывать к С.

Я пришел, я решил, я увидел ее после полуторамесячной разлуки и четырёх-пяти бездарных телефонных звонков. Да и была ли это разлука, если у нас ещё все впереди, а все то время, пока мы не виделись, я хуячил о ее персоне роман?

Ебать меня в голову! Мне нельзя ее любить. Мне нельзя ее хотеть. Но я уже и то и другое по уши. Ебать меня в девственный анус!..

LXXXIX

Я сам. Я виноват сам. Когда нужно было быть взрослым мужчиной, я был затейливым юношей. Но я ведь не мог им не быть!

Я виноват сам. Я сам накликал эти Новые Праздники. Теперь пей, гуляй, веселись, празднуй победу! Пришли, пришли Новые Праздники на мою рыжую улицу! Утонуло, блядь, все в конфетти и запуталось в серпантине. Ура!!! Хлоп-хлоп, «Шампанское»! Бряк-побряк нейлоновые струны, блядь! Ура!!! Осанна! Ебись все красным конем! Ура!!!

Пойду, блядь, за моря и реки,За леса и горы, ебена матрена,скоро-скоро.Тебя я увижу снова, я на все готовая, блядь,снова и снова, блядь!Когда корабли надежды гибнут в синем море — это горе, блядь!

Пусть Ветер уносит в небо (кого и за каким хуем?), словно ты и не был, блядь, но я-то, я-то, блядь, помню всё…

Помню, например, как в маленьком городе мне приснилось, что я хорошая, что мы со Скворцовым живем, как муж и жена, ебемся и оченно счастливы. Ебано пальто! В который раз убеждаюсь я в том, в чем убеждалась уже хуеву тучу раз; в который раз я соглашаюсь с Сократом — воистину, счастье — не родиться!.. О, как я его понимаю! Как я его понимаю, блядь!

Только, блядь, чудес не бывает. Он всегда будет любить меня. Никогда он не сможет меня разлюбить. Никогда не разлюбит. Потому что Я — его девочка единственная!..

XC

На самом деле, я согласен со своей лирической героиней. Чудес действительно не бывает. Все кругом козлы, говно и сломатые. Ни один из обладателей мошонки и хуя не минует момента становления обыкновенным мужчинкой! Ни одна из счастливых обладателей Великой и Ужасной пизды не минует превращения в обыкновенную бабскую бабу!

Посему, все это правда: Имярек — единственная моя девочка по имени Имярек, но С — не менее единственная моя девочка по имени С. А ещё у меня была единственная девочка по имени Лена, а ещё была единственная девочка по имени Мила, которая все, как ни странно, оказывается, понимает. А вот, например, Мила-2 и Аня — и не думали претендовать на девичью единственность в моей скучной судьбе, но с ними было фантастически кайфово ебстись!..

Ты этого хотел, Великий Ублюдок?! Получи, блядь! Целую в пипису!.. Зачем ты и внука своего загубил, Иегова? Дурак ты старый. Зубы выпадут — хуй я тебе амврозию пережевывать буду! Попомнишь мои слова-то ещё, I hope…

XCI

Пёсенька маленькая мне хорошего не забыла. Об этом любой не забудет, если, конечно, достаточно хорошо ему сделать.

Видите ли, когда я утром ранним в дверь позвонил, Пёсенька лай подняла, чтобы родственников разбудить, а то бы долго под дверью стоял.

А как впустили меня, Пёсенька деликатно удалился, давая понять, что это он для меня старался, а не оттого вовсе, что гулять хочется. Да и действительно не хотелось ему.

После того, как сонные разбрелись обратно, Пёсенька встал со своего коврика и подошел ко мне.

— Гав-гав! Где был ты?

— Я, Пёсенька, девочку убивал.

— Як же сие? Ты такой милый, добрый… Как же? — и глазоньки свои выпуклые округлил.

— Да сапогом, Пёсенька.

Тот вопросительно глядел на меня.

— Ладно тебе. Ступай, Пёсенька! Я спать сейчас лягу — сказал я ему и для вящей убедительности потрепал его за ухом.

Затем вошёл в комнату и грустить лег. Не успел, однако, постель расстелить, дверь заскрипела, — на пороге Пёсенька со смущенной улыбкой.

— Что тебе, дружок? — спрашиваю устало.

— Я… (пауза) за книгой, — и в глаза прямо так, а те, естественно, говорят: «Ни за какой такой не за книгой. Сам знаешь зачем».