Новые праздники - Макс Гурин

Но ведь есть и другая правда: когда я через час с небольшим увижусь с С, я буду уверен, что я люблю ее, и это будет совершенно истинное чувство. И никакой Имярек рядом не будет. Только если я выпью лишнее, но если я выпью лишнее, то ещё ближе, чем Имярек, будет С. До нее будет, извините, рукой подать. Но с другой, уже с десятой, блядь, стороны, Имярек все равно будет ближе. Но с одиннадцатой, ближе будет все-таки С — и все бы ничего, если бы не существовало тринадцатой стороны, с которой опять ближе И., но и это бы легко можно было, блядь, пережить, когда бы со стороны четырнадцатой не была бы ближе мне С, да и вообще, если бы число сторон, с каковых можно на все посмотреть, не было бесконечным. Такая хуйня. Не надо на меня сердиться. Когда я понимаю все это, то я всегда хочу уебать куда-нибудь на хуй, и там, кто ко мне первой приедет, с той я и буду счастлив, но скорее всего счастлив я буду один.

Вообще вся хуйня в том, что было изложено в так называемой «космогонической» главе. У меня нет своего Я. Зато, блядь, во мне, похоже, охуенно устроилось все человечество. Ему там тепло и мухи, блядь, не кусают. Вы охуели, люди, вы мне сели на шею!

И так было всегда. Не успел я родиться, как все человечество тут же мне село на шею. Это проявляется во всём. Назову только две из бесконечных сторон: 1) Всем со мной всегда хорошо, я всех понимаю, а меня не понимает никто, и мне со всеми хуево. 2) Мне неинтересны собственные оргазмы. Для их достижения нет ничего надежнее моей собственной левой руки или струи душа. Мне интересны оргазмы тех, кого я люблю, а люблю я всех, за исключением себя самого, потому что меня нет, потому что у меня нет своего Я, блядь.

Меня очень беспокоит, насколько пророческим является один мой рассказ под названием «Запах»:

— Я — Ароматизатор. Всю свою жизнь я занимаюсь тем, что распространяю запах ландышей везде, где я появляюсь. Это нудная неблагодарная работа, но я занимаюсь ей уже много лет с тех пор, как моя первая любовь, кажется, ее звали Роза, умирая, попросила меня стать Ароматизатором. Видите ли, она умерла в ужасных условиях: темная, затхлая, душная комнатушка без единого окна и электрического освещения. О наличии ландышей и говорить жестоко…

Тем временем из глаз красавицы покатились чистые слезы искреннего сострадания. Возлюбленный же ее продолжал:

— А теперь, теперь мне кажется, что все это было зря. Теперь кажется мне, что всю жизнь я искал Вас. Милая, милая, прелестница моя, поедемте в кинотеатр!..

LXXXIII

…………………………..…………………………..…………………………..…………………………..…………………………..………………………………………………………..…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..………………………………………………………………………………………………….

LXXXIV

Блядь! Да вообще бы в этот дом, блядь, никогда бы не возвращался! Ебаный в сучий свой рот! Ненавижу этот дом, в котором только два жильца, простите за пошлость: я и моё горькое горе. Дом этот — рай для настоящего онаниста! Я ненавижу его! Я ненавижу свой дом! В нем я несчастен! В нем мне хуево и горестно!

Проводя в этом доме целые сутки, лишь на полчаса выходя составить компанию дуловской собаке Тепе, прогуливающийся со своим долговязым хозяином, так сложно шутить, радоваться, посещать молодежные вечеринки, любить жизнь, улыбаться не одними губами, и то, как только девочка твоя посмотрит в другую сторону, так и вообще не улыбаться, ибо все это шоу, для той, кто счастливей меня. Но это же ведь говно! Человек не имеет права считать себя несчастней других, потому что это элементарная бестактность; потому что это такая степень ощущения собственного морального и эстетического превосходства, что, блядь, не в рот ебаться! На хуй! На хуй весь этот ебанный мир дома моего!

Заебало! В этом доме со мной вечно говно и хуйня, а за его пределами — царица С. Милая, добрая, непростительно чуткая, похоже, знающая всю эту хуйню, всю эту жизненную порноеботину. Нет, вряд ли она знает, но, блядь, интуитивно чувствует то, что ей не надо чувствовать, потому что я хочу, чтоб она была счастлива. Потому что все мертвецы вокруг, и лишь она одна живая. Даже я — мертвец в свои, блядь, неполные двадцать пять. Зачем, зачем я мертвец? Господи, зачем я уже мертвец? Зачем ты даешь ей понять, что я мертвец, и делаешь это так подло? Зачем ты так с этой удивительной девочкой, Господи? Как ты так можешь? Неужели же ты, Господи, такой же, как и все остальные? Неужели и ты тоже мой враг?..

Ладно бы, если б ты давал ей понять, что я мертвец и что от меня бежать надо без оглядки, пока, как говорит Анашевич, не случилось беды. Но нет, ты подл, Господи, ты такой же самец, как и все! Ты, сука, сучий потрох ты, ты бравируешь тем, что я мертвец, ты, сука, делаешь все, чтобы она легла с мертвецом мной в постель. Зачем ты так, Господи? Зачем ты всегда убиваешь нас по одному и никогда непопарно? Это жестоко.

Почему ты сначала убил Имярек, и сделал так, что я, будучи ещё живым, полюбил ее всем своим глупым сердцем и любил до тех пор, пока тоже не стал мертвецом? И зачем теперь, когда ты добился своего, заживо лишив меня жизни, ты столкнул меня с этой удивительной девочкой С? Что же ты делаешь, сволочь?!.

И ведь ты добился своего. Ты, блядь, всесилен, на хуй. Тебе все можно. Все работает. Я — говно, а ты — Господи. Тебя устраивает такой вариант, isn’t it? ещё бы, блядь, тебя не устраивало.

И ты радуешься, чувствуя, что я снова попался; что меня влечет к С с такой силой, с какой только может стремиться мертвый к живому…

Ты добился своего. Сколько раз уже тебе все удавалось, гнида, а? Ведь, блядь, и не сосчитаешь поди? Доволен?

Приятных сновидений! Наше вам с кисточкой! Наше вам с хером и с луком! Целую в божественную пипису!..

LXXXV

«Привет, Л…ва!

Хорошо, я напишу все в письме.

Давай играть, как будто я злой и маленький.

Исходя из этого, сообщаю.

Я получил твой пакет в среду. Кстати, извини, что когда ты звонила (только что) я не спросил, как у тебя дела. Чего-то у тебя с голосом не то. Но ты, главное, знай, что слова — чепуха. Я помню все, что с нами было и знаю, что с нами будет. Примерно. Все будет хорошо. Я тебе вообще лучше сам буду звонить, если это удобно. Это удобно? В любом случае сообщи, да или нет.

Так вот, все по порядку.

Тышковская: все бы ничего, но много сахара и позерства (неискреннего). В 1994, в Москве, она читала очень славные тексты, но печатать их, видимо, нельзя, т. к. вся фишка была в интонации прочтения. Это было очень сильно безо всяких там.

Это же (то, что ты мне прислала) конечно неплохо и очень даже, но таких текстов можно написать море, а можно его и не писать. Ты же знаешь, я люблю кровь, боль, отсутствие одежды и т. д.

Помня, как выглядит Тышковская, я думаю, что она тоже все это любит, но вся в каких-то бабских слюнях, лучше которых, пожалуй, ничего и нет, но при том условии, если это настоящие слюни, а не так, от нечего делать.

Лапинский и его «LUDI»: текст, начинающийся со скрытой цитаты из Данте — это, по моему мнению, дурной вкус. Данте все читали, а то, что мир развивается по спирали, было известно даже Фридриху Энгельсу. Точнее, он так полагал.

Короче говоря, желание объяснить всему миру, что он, мир, говно, потому что не понимает гениального Лапинского, вылезает из каждой буквы, да ещё и под маской искренности.

К тому же это все очень неритмично написано. Такой, знаешь, типично совковый ритм, когда все если и не мимо, то во всяком случае вперед.

Конечно, такие тексты очень пользительны для самого автора. Но это хорошо в период интенсивной учебы, потому что писание таких вещей позволяет в игровой форме расставить бурно поступающее в голову новое знание по полочкам и т. д. Но, помилуйте, Лапинскому все-таки тридцатник-то уж точно есть, если не больше! Короче говоря, этот текст показался мне претенциозным и инфатильным.

Максим Тхоржевский: оно конечно так, что поэтика Букваря и вообще детских учебников — штука весьма и весьма занимательная, но, честно говоря, этого сейчас пруд пруди, и к тому же, даже интересную идею можно воплотить топорно.

То что «у Антона два кубика. У Вовы полтора. Кого прет больше?» — это, конечно, полный пиздец. Так можно писать от силы лет в восемнадцать. Да и то, лучше этого никому не показывать, а тихонечко продолжать работу над стилем и, главное, культурным уровнем.

В этом отношении «ПРО МАЛЬЧИКОВ и ПРО ДЕВОЧЕК» — вещь более прогрессивная, но опять же автор не мог не повыебываться и не сказать читателю, что он настолько умен, что про принцип дополнительности знает.

Александра Денисова мне понравилась. И с умом все в порядке, и с цинизмом, и темки волнуют такие вроде бы как серьезные. Я люблю такие словосочетания как «резолюция ангела» или «замечательно красивый». Это простенько и со вкусом.