Новые праздники - Макс Гурин

Максим Тхоржевский: оно конечно так, что поэтика Букваря и вообще детских учебников — штука весьма и весьма занимательная, но, честно говоря, этого сейчас пруд пруди, и к тому же, даже интересную идею можно воплотить топорно.

То что «у Антона два кубика. У Вовы полтора. Кого прет больше?» — это, конечно, полный пиздец. Так можно писать от силы лет в восемнадцать. Да и то, лучше этого никому не показывать, а тихонечко продолжать работу над стилем и, главное, культурным уровнем.

В этом отношении «ПРО МАЛЬЧИКОВ и ПРО ДЕВОЧЕК» — вещь более прогрессивная, но опять же автор не мог не повыебываться и не сказать читателю, что он настолько умен, что про принцип дополнительности знает.

Александра Денисова мне понравилась. И с умом все в порядке, и с цинизмом, и темки волнуют такие вроде бы как серьезные. Я люблю такие словосочетания как «резолюция ангела» или «замечательно красивый». Это простенько и со вкусом.

Макс Шелер очень хорош. В особенности хорош переводчик, хоть я и не читаю по-немецки. Во всяком случае, в языке перевода меня ничего не ломает. Талантливый переводчик. Ничего не могу сказать.

В акуленковский как бы перевод я только что врубился. Это круто, но к переводу не имеет никакого отношения. Вообще, я не знаю имеем ли мы право проводить такую раскодировку того словоотбора, который производит автор, в данном случае Моррисон. Ведь, как говорила тетя Аня Ахматова, стихи рождаются из сора. Да и вообще любое искусство есть искусство отбора. Здесь мы имеем дело с осознанной деструкцией стиха. Если я правильно понял идею, как раскодировку и вообще претензию на новое слово в искусстве перевода, то я бы, конечно, не уходил от исходной строки, на основе которой Акуленко пишет практически новое стихотворение, наоборот пытался бы вскрыть эту строку как бы изнутри, выявляя всевозможные лексико-семантические связки, ассоциативные цепочки (что отчасти присутствует) и т. д. В противном случае, это вряд ли правильно относить к жанру перевода, от чего вся эта работа не становится хуже. Я все понял, и мне очень понравилось, хотя, как читатель, я предпочитаю другой стиль в принципе.

В известном смысле, стихотворение Моррисона, которого я кстати не люблю по той же причине, что Джангировские сборники, все равно остается чем-то более совершенным, чем «перевод». Дихотомия по схеме: Бог/богослов.

Я, как я сам по себе, считаю, что чем тоньше чувство, тем строже форма, т. е. рациональная. Меня смущают тексты, из которых можно безболезненно вытаскивать целые строки.

Игорь Маханьков — по-моему неплох. Есть картинка, есть мир, есть умения, есть ритм. Отсутствие псевдо-философических соплей мне симпатично, так как это явное свидетельство глубины мировосприятия. Уровень проблематики кажется мне существенно более серьезным, чем у Лапинского. Впрочем, все это относится только к первым двум рассказцам. Дальше мне не понравилось.

Купряшина хороша без вопросов. Там со всем все в порядке. Она мне ещё пять лет назад понравилась, когда Кузьмин ее в первом типографском «Вавилоне» печатал.

Сен-Сенькова я хорошо знаю и писать о нем бесполезно. Это наша диаспора.

«Сентиментальное странствие» — это хорошо для любого журнала. Все развлекательно и в то же время — вроде как и о чем-то важном, хотя тут я пас. Эпиграф — единственное, что вызвало у меня активное неприятие. Кроме прочего, аппеляция к Стерну, заявленная в названии, была бы более изящной (на мой дураковский взгляд), если бы вместо странствия было бы путешествие, как и в оригинале. Тем более, что я не помню, чтобы у англичан «странствие» было чем-то принципиально отличным от «путешествия». Как это звучит на английском я не знаю. Вообще мне понравилось.

То, что называется «Морщины перчаток» производит впечатления какого-то очень сумбурного текста. Такое ощущение, что человек не считает нужным относиться к себе строго. Название же «Морщины перчаток» — это талантливо.

Очень приятное впечатление произвела ленина графика.

Николай Румянцев мне понравился. Хотя, конечно, не как читателю. Просто это ничем не плохо, что уже само по себе хорошо.

Конечно же, наибольшее впечатление на меня произвело то, что на обороте «Сентиментального странствия». Ты, конечно, наверно это как будто бы случайно отправила, да? Очень трогательно и действительно здорово.

Хорошо про трубу и рояль.

А там, где «…Я никогда не вела дневников и не понимала людей, которые их пишут» и т. д. — это вообще то, что я действительно люблю в литературе, да и в жизни тоже.

Вообще, вот живут себе талантливые люди и не высовываются, а всякие бездари пишут и пишут, а талантливые люди, вместо того, чтобы писать побольше, зачем-то их издают. Не понимаю. То есть, конечно, очень хорошо понимаю. Сам скоро возобновлю всякую деятельность. Только сил ещё покоплю. Да и потом доделать кое-чего надо.

Ну, пока.

По поводу Калинина договоримся дополнительно. Скорей всего тебе лучше сообщить мне свой e-mail, а Калинин тебе со своей работы перешлет свой роман сам. Он его как раз вот-вот закончит вводить в компьютер.

Ну, пока.

Береги себя, пожалуйста. Знала бы ты…

Твой Макс.

12.07.97.

Опять привет!

Сегодня 13 июля. Опять пишу тебе письмо. Потому что каждый день, каждую секунду что-то меняется в мире. Естественно, хаотично. То к лучшему, то напротив. Я тебе все время пишу и с тобой разговариваю. Это происходит автоматически. Просто уже довольно давно мой процесс внутреннего разговора является длинным монологом, который на самом деле является частью диалога с тобой.

Все время все меняется, и все время что-то уходит из под ног, всё время все слова мои нужно подкреплять каким-то контекстом, а сам контекст другим контекстом. Я поэтому-то и не люблю слова и искусство. Человек не должен переставать стремиться к Абсолюту. Пусть он недостижим и «пусть сладость от того, что не вместе», но только в этом стремлении к недостижимому можно ещё как-то перебиваться, то есть, собственно, жить.

Конечно, наверно, я выбрал неверный тон для предыдущих страниц. такое уж было настроение. Все так устроены, isn’t it?

Конечно, во всём всегда можно найти что-то хорошее. Лишь бы искать хотелось. На самом деле, мы просто вполне авторитарно выбираем для себя, над чем ставить плюсы, а над чем минусы. И я все-таки думаю, что опять же все зависит от настроения.

Ведь, например, если знать лично Тхоржеского, если тем более любить его, то само собой разумеется, что все его тексты заиграют совсем иными красками; во всём появится жизнь, глубина и т. д.

Конечно, идеи Акуленко будут выглядеть более состоятельными, если ознакомлению с ними предшествовала какая-нибудь ситуация знакомства, в ходе которой она могла проявить себя в высшей степени обаятельным человеком.

А если, скажем, с товарищем Лапинским ночью на прокуренной кухне посидеть, да ещё и за жизнь поболтать или, как ты говоришь, за Бога, то «LUDI» — действительно вполне искренне покажутся чем-то сопоставимым с «Божественной комедией» или «Мертвыми душами».

С другой стороны, если с детства знать, к примеру, того же Ролана Барта или там Бахтина, знать, что у него там, допустим, носки воняют или с женщинами не лады, то все его творчество будет восприниматься какой-то хуйней и всегда, что бы он вновь ни придумал, найдется тысяча аргументов против того, что это хорошо.

Это все, естественно, банальные истины, но люди, по моему мнению, тем и отличаются, что одни из них в качестве определяющей жизнеидеи выбирают одни банальные истины, а другие — другие.

Вообще, у меня сейчас не самый лучший период для того, чтобы высказывать о чем-либо свое мнение. Я очень сильно запутался. Я очень легко могу сейчас ошибиться и точно знаю, точней, конечно, не знаю, а чувствую, или даже лучше сказать мне кажется (довольно давно), что мне сейчас лучше воздерживаться от каких-то строгих идеологий, независимо от того, об искусстве ли речь или вообще о чем-то там ещё. Словом, я сейчас слишком занят собственным физическим выживанием и выживанием в качестве вообще творческой единицы, чтобы иметь наглость кого-то или о чем-то судить. Поэтому я и прикрыл все собственные общественные инициативы. Кроме того, мне с некоторых пор кажется, что лучше таких людей, как я, постепенно уничтожать, потому что когда пытаюсь отвечать не только за себя, я очень легко и быстро перехожу опять же банальные нравственные границы (прежде всего, как ты понимаешь, свои же собственные). Общественная деятельность для меня — это, как красная тряпка для быка.

К тому же, все-таки, если быть честным, а я думаю, что с тобой мне лучше быть честным, все-таки все, что я пишу в течение последних лет, начиная с «Псевдо» — это все-таки осознанная опозиция тому, что ты мне прислала. Я искренне хочу другого в мире, в искусстве и в себе самом. То есть, это, конечно, в том случае, если вообще имеет смысл заставлять себя вновь чего-то хотеть, поскольку душа моя последнее время чего-то уже ничего не хочет, кроме отдохновения, которого я при этом все ещё никак не заслужу. Может я его вообще никогда не заслужу. Я не знаю. Я скучаю по тебе. Хотя этого нельзя говорить, потому что нет шансов. В сущности, мы уже почти полтора года ничего друг о друге не знаем, и даже когда говорим по телефону, заняты только тем, чтобы произвести друг на друга какое-то впечатление, а точнее, чтобы его как раз не произвести.