Ничто. Остров и демоны - Кармен Лафорет

Часы на соборе пробили один раз. Час ночи. Пабло с трудом оторвался от стены и вернулся к Марте; волосы девочки светлели в темноте.

— Веди меня, детка… потому что, если мне не изменяет память… если мне не изменяет память, необходимо доставить тебя к твоим родственникам… Идем!

— Так вот, — продолжал он, поворачивая голову к Марте, — я говорил тебе об искусстве. Оно не терпит соперничества… Искусство — это тоже демон. Демон, Который никогда не дает тебе покоя… Но любовь, когда она становится греховной как моя, попирает все, высасывает кровь и жизнь. Искусство уходит. И тогда уже не важно… Тогда уже ничто не важно. Но теперь я знаю, для меня искусство — главное. Хотя бы она и захотела, я не вернусь, слышишь? Я мог перейти к красным. Мне все равно. Но я хотел, чтобы она вернулась ко мне, а не я к ней… Приказывать должен я, понимаешь? Я хочу освободиться и писать… Я не желаю, чтобы меня терзали ревность и сомнения… Не желаю!

После этих непонятных слов художник замолчал. Он больше не проронил ни слова, так же как и Марта. Слышались только их шаги да все более уверенный стук трости о мостовую.

В доме дяди светились окна первого этажа. Свет просачивался сквозь опущенные жалюзи. Может быть, родные вернулись и сидят там в старинном кабинете Мартиного деда?

Девочке не хотелось отпускать Пабло. Остановившись у подъезда, она схватила его руку в свои. После того, что он был так близко, принадлежал только ей, она не могла с ним расстаться. Пусть он говорит, пусть скажет хоть что-нибудь, пусть останется здесь…

— Идемте… Войдите со мной…

Он снова достал платок и быстро вытер лицо. Это нервное движение Марта заметила у него только сейчас. На улицах, выметенных ветром, было довольно свежо; Марта почувствовала это, но Пабло, видимо, было жарко.

— Девочка… прости меня, идиота, я, наверно, до смерти надоел тебе… Я уже давно не пью, я не люблю вино, и теперь у меня немного кружится голова. Я, вероятно, был назойлив и груб. Думаю, ты больше не захочешь иметь дела с твоим другом художником. Его тоже мучит демон. Демон, которому не стоит попадать в лапы… Не стоит…

— Никогда… никогда я не любила вас так, как сегодня. Никогда, даже когда я влюблюсь, я не полюблю никого так, как вас. Я никому не расскажу того, что видела и слышала.

Пабло взял ее за подбородок и печально посмотрел на юное личико, казавшееся бледным при свете фонаря, заглянул в узкие блестящие глаза.

— Я желаю тебе никогда не влюбляться, малыш. Иметь пятнадцать лет от роду и быть такой, как ты…

— Мне шестнадцать…

— Шестнадцать… это ужасно. Тебе предстоит пережить еще столько неприятностей… Прощай, Марта Камино, спи спокойно… Я наговорил много нехорошего — забудь про это. С каждым днем я убеждаюсь, что становлюсь все более смешным.

Он оставил ее у дверей дома и ушел.

Разбитая, она опустилась на ступеньки и долго плакала. Она плакала, облокотившись на колени, закрыв лицо руками. Ее плечи судорожно вздрагивали. Марта не могла остановиться, В слезах она находила странное, почти мучительное утешение и сладость, гордость, счастье. Она плакала долго, очень долго, ни о чем не думая… Когда поток слез начинал иссякать, к горлу подкатывалась новая волна рыданий. У нее ломило все тело. Ее душа омылась и стала богаче. Почему-то она чувствовала, что плачет не от слабости, и не стыдилась своих слез. Впервые в жизни ей казалось, что в плаче есть нечто прекрасное.

Марта очень выросла за этот день, за часы, отделявшие ее от сияющего рассвета. Но она об этом даже не подумала.

В феврале народилась новая луна. Сначала на небе появилась узкая кривая полоска, похожая на обрезок ногтя. Дни шли, и она, округлившись, все ярче сияла над полями Алькора. Все смелее и смелее освещала ущелья, банановые плантации, три утеса над морем, сторожащие остров, освещала виноградники на склонах горы Лентискаль и черных отрогах Бандамы, в глубоком кратере которой лунный свет тускнел, становясь неверным и робким, как в бездонном пруду.

Каждый вечер, возвращаясь в усадьбу, Марта следила за растущей луной. Порой ветер пробегал по низкорослым тамарискам, и они шевелились в темноте, совсем живые, иные, чем днем. И каждый вечер луна светила все ярче: в ее сиянии уже можно было различить цвет лепестков бугенвиллеи: Марта написала стихотворение в прозе о старых козлоногих демонах, которые, подпрыгивая, пляшут в лунном свете среди скелетов зимних лоз.

Если бы кто-нибудь поклялся ей, что прежде чем пойдет на убыль холодное, сверкающее, уже почти круглое светило, ее постигнет большое горе, — она бы не поверила этому. В те дни душа Марты была открытой и доверчивой. Она ходила с высоко поднятой головой, чувствуя, как мягко струится по жилам горячая кровь. Словно бросая вызов зимнему холоду, она ни разу не надела чулок, — ее голые ноги не стыли на свежем февральском ветру. Она жила и пила жизнь большими глотками. Любое забавное происшествие заставляло ее смеяться до слез. Иногда Марта краснела от гордости, вспоминая, что она — лучший друг доверившегося ей необыкновенного человека, который приехал на остров, быть может, только затем, чтобы вдохнуть в нее силы и озарить ее жизнь. Но об этом она никогда не говорила.

После памятной ночи падения Барселоны Марта написала художнику длинное письмо. С большими колебаниями, после долгих раздумий она снесла его на почту. Три дня девочка напряженно ждала. Также по почте получила она ответ, направленный на адрес ее дяди. Несколько коротких, очень теплых строк, в которых Пабло обещал побеседовать с ней обо всем, о чем она пожелает, о высоких материях и житейских делах, но только по возвращении из небольшой экскурсии, которую он собирается совершить со своими друзьями. Захватив палатку, они отправляются в сосновый лес Тамадаба. «Кто бы мог подумать, — заканчивал он письмо, — что на твоем острове есть большие леса?»

Действительно, этого никто не мог подумать, ведь кругом вздымались бесплодные скалы, а в каждой котловине зрели культуры, выращенные человеческими руками: цветы и банановые рощи, плантации помидоров и опунции, на широких листьях которой, очистив их от игл, разводят кошениль, — издали ряды опунций кажутся толпой призраков в белых саванах.

Марта знала, что среди хаоса гор, видных из порта Техеда, под стражей южных вершин Нубло и Бентайги, на многие километры тянутся сосновые леса, жаркие, сухие, выросшие на вулканической почве — сосновые леса Пахоналес. Она никогда не видела их.

Тамадаба — это сосновый лес, расположенный высоко в горах, в конце Северного шоссе. В те времена добраться туда можно было только полями, проехав не один километр в седле или пройдя пешком. Зато потом путника вознаграждали тишина и красота этих мест. Сосновый лес внезапно кончался обрывом, отвесно падающим в море с высоты восьмисот метров. Марта постаралась как можно больше разузнать об этом уголке, прежде не известном для нее, а теперь священном, потому что он приютил Пабло. Она знала, что растущая луна пронизывает своим светом холодные лесные туманы, что на закате Пабло видит, как на поверхности моря выступает остров Тенерифе и солнце садится за острым силуэтом горы Тейде… Если бы Марта была мальчишкой, возможно, Пабло счел бы удобным пригласить ее провести с ним эти великолепные дни. Они бы вместе разжигали костер, без которого не обойтись на такой высоте, и вместе слушали бы вздохи деревьев. Казалось невероятным, что в пределах этого небольшого округлого острова может встречаться столь разнообразная растительность, а климат быть столь же различным, сколь непохожи друг на друга характеры людей.

По пути домой Марта напевала:

Этой ночью в море не светит маяк…

Где она слышала эту песню? Когда настанет полнолуние и ночи будут походить на холодные дни, морской маяк загорится вновь. И Пабло будет стоять в своей комнате, глядя на огни порта.

В эти дни Марта настолько была погружена в свои мечты, что каждый раз, входя в ярко освещенную столовую, раскрасневшаяся от зимнего воздуха, она удивлялась, видя там Хосе и Пино, обсуждающих какие-то мелкие домашние дела, удивлялась себе самой, когда говорила о занятиях и о своем намерении поехать учиться в Мадрид после конца войны. Потому что война стремительно шла к развязке. Пино зло смеялась:

— Ты воображаешь, что будешь делать в жизни все, что тебе вздумается… Почему бы тебе не попросить луну у твоего братца?

— Я не понимаю, отчего мне нельзя учиться. Учатся тысячи женщин.

Она не находила в своем желании ничего не исполнимого и, доказывая свою правоту, каждый раз говорила со все большей убежденностью. Она сама не понимала, откуда пришло к ней это спокойствие, эта уверенность в будущем. Наверное, оттого, что теперь она жила также и настоящим. Она словно заручилась чьим-то обещанием. Пино замечала это и все чаще накидывалась на девочку с бранью.